[indent] Каждая хорошая история начинается с покушения на убийство. Или каждое хорошее покушение на убийство начинается с истории? Рыжий никак не мог запомнить, как именно звучала оброненная вскользь поговорка, но она отчего-то всплыла в голове, поднялась со дна и лопнула пузырьком сладкой газировки, отвлекая его от глубокомысленного «ага», «угу», и «козлы все страшные, малыш, и не говори».

[indent]— Так, не понял. В смысле абордаж?

[indent]Стоять во главе крысятника было непросто по многим причинам. Во-первых, потому что стойка была сомнительная, крайне неустойчивая и больше напоминала заковыристую позу из йоги «Рыжий мордой в некоторый пиздец». Во-вторых, потому что ему это, может быть, но это не точно, даже иногда нравилось быть нужным, как воздух. А всякий умный человек в Доме знал простую истину: «нравится» — слишком сильное и обязывающее слово, чтобы разбрасываться им направо и налево. Словами вообще не стоило бросаться. Мало ли, кому попадешь в глаз или кто их, в конце концов, подберет.

[indent]В-третьих, может быть потому, что крысы были мышам братья по животному виду и от того не доверяли кошкам, то ли из въедливого (но обоснованного в полной мере) недоверия к взрослым, то ли потому, что никакая помощь на самом деле алчущим была не нужна, а требовалась лишь эмоциональная ливневка и истерикоотвод, все свои проблемы состайники от мала до велика так или иначе приносили своему Вожаку. Это была уже почти традиция. Можно сказать, ритуал. Напустить на себя важный вид, скрестить ноги как великий китайский мудрец Хуэй Ли и вовремя кивать, по ходу дела фильтруя чужой базар и выхватывая из потока сбивчивого попискивния полезную или важную информацию.

[indent]«О, Хуэй Ли», — затягивали причитания крысята, и Рыжий благосклонно, исполненный искреннего и совсем не показушного сочувствия кивал. Все так. Хуэй Ли, о.

[indent]— Ну, — крысенок икнул, прекратил ковырять заусенцы на больших пальцах и почти застенчиво шаркнул ногой по полу, загоняя под стул пустую видавшую виды и египетских фараонов пачку из-под сухариков. — Прямо со всех орудий. Бум, шака-лака и полный аут. Сначала отравить хотели, но потом пораскинули головой: кто ж Василиска травит? То ли дело учинить качественный разбой. Ну мы и решили все сразу. И отравить, и разбой, значит. Будет знать.

[indent]Что знать будет — в этом Рыжий не сомневался. Успел только ругнуться, раз сто или двести, что в этот раз у Хуэй Ли оказались недостаточно длинные уши. Плакались же, причитали, даром что за порчей не ходили и не закрепляли контракт в дьяволом собственной кровью. Хватило дурости брякнуть, что он как-нибудь разберется, пусть подождут. Где «крысы» и «ждать», на одной странице словаря не встречаются, за руку не здороваются. Благоразумие заканчивалось за той же чертой, что и его вожацкий авторитет — дробной пунктирной линией мелочной злобной мстительности.

[indent]А ведь так хорошо все начиналось. Уложить всех по койкам, надеть лучшую рубашку из тех, что угрожает случайным встречным поперечным отвалом чувства вкуса и эпилептическим припадком, сигаретку за ухо, шаг в развалочку, и поплыли по коридорам в ночь в сторону женской половины. И так феерически все изгадить. Рыжий даже почти восхитился. Почти — восхитился бы как следует, если бы не колючие иголки раздражения, бегущие вдоль позвоночника.

[indent]Сделайте глубокий вдох. Затем выдох. Вы спокойная вода реки Стикс, вечная, степенная, не знающая ни злобы, ни горя, ни какого другого чувства. Поймайте дзен. И на выдохе, вместе со мной, повторяем и опускаемся в расслабленную, естественную позу: «Это пиздец, Рыжий. Это пиздец».

[indent]Оставалось надеяться, что когда-нибудь о нем сложат песенную легенду «Как Рыжий, не ведая страха, легконогий, как Гермес, предотвратил безвременную кончину вверенной ему в заботливые руки ватаги отбитышей». Крылатых ботинок у Рыжего не было, но он вполне самоотверженно торопился, в надежде изловить состайников на полпути и развернуть обратно к отбою задом зубами к стенке. Желательно подальше от двери, чтоб не дуло.

[indent]Ну что «бум» — это вряд ли, петарды под кроватью давно отсырели, ждали Меняльного вторника и дурачка-простачка, который согласился бы предложить взамен что-то менее бесполезное, или хотя бы забавное. Самодельные бутылки — тут уже было больше похоже на правду. То, что осело во Второй, было таким забористым и ядреным, что впору было травить тараканов. Крякнуть, плюнуть, надежно склеить скотчем — тут тебе уже и шака-лака, и что похуже могло нарисоваться. Впрочем, нет. Громко, шумно, а крысята трусоваты. Сам таков, не можешь победить — возглавь. Побузят скорее, стекла побьют под дверью, да и будут таковы.

[indent]«Кто ж травит Василиска». Тем потом самолично надает по шее. Но лучше бы, конечно, было никого не травить, даже Василисков.

Отредактировано Рыжий (15.11.2023 01:58:10)

[indent]По-настоящему эффектные появления были похожи на айсберг. Над темными водами — мерцающая и преломляющая неровный свет шапка, импровизация, поданная с легкой ленцой и немного на отвали. Протянуть на улыбчивом выдохе: «Здра-асте, пожалуйста, и что же это мы тут делаем?», — или быть может немного сердитое и уставшее, сверху-вниз по ступенькам съезжающее топ-топ-топ: «Так-так-так, ну и ну». Или ограничиться почти азартным ультимативным: «Ага».

[indent]Это «ага», почему-то, всегда действовало безотказно, как снайперский выстрел.

[indent]В этот раз Рыжий решил действовать наверняка и ограничился деликатным, не предвещающим ничего хорошего покашливанием.

[indent]По плану в короткой паузе между вдохом и выдохом у настигнутых врасплох недотеп должны были отчетливо задрожать костлявые коленки. Вот она — барабанная дробь, приближающая триумф. Тут стоило задержать дыхание, нырнуть в обжигающий свинцовый холод — скрытое от подслеповатых глаз острое ребро ледяной глыбы вспарывает брюхо суденышка и обрекает его незадачливую команду на безуспешную попытку капитулировать.

[indent]Мальчишки, совсем сопляки, довольно позорно взвизгнули и заметались на месте, ища пути к отступлению. Ну это они, конечно, зря.

[indent] — Рыжий… — то ли спрашивают, то ли утверждают. Голоса похожие, ломкие, как битая кафельная плитка, царапают цыплячьи шеи и дрожат, рассыпаясь по полу. Он даже не знал, чего в нем больше: сочувствия, раздражения или гордости. Емкое слово «трусло» отлично упаковывалось сразу в несколько смысловых контекстов.

[indent]— Ага, — азартное, ультимативное, почти даже ласковое. — Ну и что это мы тут делаем?

[indent] Дальше, по закону жанра должна была пойти пикировка сомнительной остроумности. «Вероятно, прямо сейчас, мы говорим с тобой, Вожак. — Это вы очень точно заметили, пискля. А до этого чем занимались? — А до этого не говорили. — Какая наблюдательность. Браво, хвалю, горжусь талантом переводить стрелки. А вот кое-кто другой кое-что рассказал. А я, дорогие мои, страшненько разочарован». Потом еще пять минут препирательств, круглое блюдце Луны, подмигивающее из окна (еще вчера небо взрезал на лоскуты старый серп, но это мелочи, для хорошей истории они никакого значения не имели), грозное «еще хоть раз» — и можно выдыхать.

[indent]Но сегодня Рыжему было, честно сказать, не до фехтования. Он кашлянул еще раз, скрестил руки на груди и выразительно бросил взгляд из-под очков на облупленную синюю жестяную банку печенья, которую состайник посопливее и помладше прижимал к груди. К дрожащим коленкам добавились скрипящие кривоватые зубы.

[indent]— Я его ненавижу.

[indent]Юркнуло змейкой и скрылось в тенях, вплетаясь ткань пространства и времени. Рыжий моргнул, хмурясь, и цокнул языком. Глупые, это совсем не так работает. Чем больше ненавидят, чем больше прядут слов и мыслей, тем крепче вплетается объект ненависти в рассказанные, рассказываемые и когда-нибудь потом произнесенные кем-то истории. Если хочешь от кого-то избавиться, перестань о нем говорить. Это же и отличает мертвых от живых — присутствие в чьей-то памяти.

[indent]— Ты в этом не одинок, — отходчиво согласился Рыжий, выставил руку вперед и поманил пальцами. Дай сюда каку, пока худо не сделал. — Но это, знаешь ли, неизбежно. Как сбежавший кофе, скисшее молоко или черствеющий хлеб. Просто подождите. Он чужой.

[indent]Одним словом, в целом, можно было объяснить все. И отношение, и план действий, и самое вероятное не столь отдаленное будущее.

[indent]— Боюсь спросить, что вы туда положили.

[indent]— Что нашли. Как оно… ванилин?

[indent]«Варварин» — поправить про себя на автомате, хмыкнуть и тряхнуть коробку в руках — не напихали ли еще предприимчивые мальцы в съедобный презент скрепок или стекла. Крысиный яд, ну конечно. Еще бы, в самом деле, открыточку оставили, с подписью. «Любим, целуем, ваши».

[indent]— Ну допустим. А что там за история с «шака-лака»?

[indent]— Шоколад думали взять, там оставалось. Но он был такой вкусный, мы пока решали, какие конфеты положить, все съели.

[indent]— Ну, будем считать, что попытка засчитана. Хвалю. Горжусь. А теперь считаю до пяти, и что бы духу вашего тут не было.

[indent]Считать не пришлось. Тут Рыжий предположил верно — в самом акте праведной мести мальчишки нуждались не так, чтобы сильно. Важен был благородный порыв, похвала, а самое главное — отсутствие тяжелых последствий. В этом, пожалуй, и заключалась Вожачья работа. Давать состайникам не то, что они хотят или просят, но то, в чем они на самом деле нуждались.

[indent]Ну, хотя бы не взрыв, и на том спасибо. История требовала перекура. Рыжий рывком затянул себя на подоконник, чуть приподнялся, открывая острым локтем форточку, и приспустил очки, массируя переносицу. Надо будет у Летунов еще сигарет попросить, расходятся, как леденцы. Эти были даже ничего, какие-то навороченные — растекались по языку сладковатой горечью, отдавали в кончиках пальцев приятным онемением и покалыванием.

[indent]И новую зажигалку. Эта еще одного неудачного приземления мимо чужих рук уже может и не пережить. Кажется, за спасение как минимум трех жизней за сегодня, Рыжий заслужил, как минимум опять же таки, зажигалку.

[indent]Закурить не успел, только досадливо поморщился и щелчком пальцев загнал свои бодрящие зеленые круглики повыше на нос. Где один айсберг, там второй — они никогда не бороздят океан Ночи поодиночке. Но вообще это было даже возмутительно. На него его же приемом. Рыжий почти видел, как сверкнула в неровном бледном оконном отсвете вражеская шпага.

[indent]Нет, не шпага. Ядовитый клык.

[indent]Сыграть в дурачка? Сохранять борзоватую уверенность? С взрослыми никогда нельзя было угадать наверняка, какая тактика сработает — узнавать приходилось путем проб и ошибок и передавать ценные знания, как там говорилось, «клювик в клювик». Но те, что с клювиками, уже давно спят поди. У Птичьего папы с дисциплиной дела обстоят гораздо лучше.

[indent]Он здесь чужой — напомнил себе Рыжий. С чужими не цацкаются. Их милосердно не прощают.

[indent]Зажигалка зашипела и чиркнула, облизывая теплым отсветом острый угол подбородка и танцуя в зеленых стеклах. Хорошие, все-таки, сигареты.

[indent]— Посланник ночи, кто же ты? Владыка звезд иль тьмы слуга? — в привычной, немного театральной манере вполголоса продекламировал он, сделал вид, что приветственно приподнимает невидимую шляпу и с грюканьем загнал злосчастную коробку с отравленным печеньем себе за спину. — Иль просто покурить пришел, безвредный, как презренный клоп. Белый стих. «Полуночная встреча». Глава пятая, строфа седьмая. Разве вас много? Я вижу только одного.

Отредактировано Рыжий (15.11.2023 23:31:19)

[indent]Шутка про «самый что ни на есть кальный акт» осталась неозвученной тяжким усилием воли. Хотя может и зря. Василиск, как и водится ядовитым хтоническим созданиям без сердца и чувства юмора, гипнотизировал словами наверняка и быстро. Это было что-то из первобытных законов дикой охоты: отрави и жди, пока мускул за мускулом панический паралич захватывает еще тепленькую (но это только пока) жертву.

[indent]Интересно, язык у него двойной? Рыжий бы не удивился. И на короткое мгновение почти заскучал по Шерифу.

[indent]— Имя вам «Василиск», первый своего имени, «легион» уже занято, — даже как-то дружелюбно отозвался Рыжий, не двигаясь с места. Сидя на высоком подоконнике они с воспитателем группы почти сравнялись в росте, по крайней мере расстояние давало нужный эффект. Смотреть на Василиска снизу-вверх Рыжему не нравилось по многим причинам. Во-первых, постоянно задирать голову такая себе история — все интересное всегда происходило внизу, крысам ли не знать. Во-вторых, это заставляло чувствовать себя неуютно, как будто воспитатель имел над Рыжим какую-то власть.

[indent]Но обладать властью — влиянием, силой, голосом, который слушают — значит быть включенным в иерархию, а Василиск не был. Рыжий не собирался быть тем, кто его туда включит.

[indent]Все, что оставалось — молча выдерживать взгляд и задумчиво крутить в пальцах сигарету, стряхивая пепел себе под ноги.

[indent]«Позер».

[indent]Зачем еще было включать свет. Их воспитателю, как уже успел заметить Рыжий, вообще до странного нравилось играть в допросы с пристрастием. Взгляды состайников нервно бегали по углам порочного треугольника. Василиск — коробка — Рыжий. Рыжий — Василиск — коробка. Рыжий курил. Коробка бликовала в отсвете лампы веселым фиолетовым слоном в яркой панамке. Василиск смотрел, с каким-то плохо затаенным триумфом в глазах.

[indent]Крысята, окончательно растеряв задор бесстрашных мстителей под покровом ночи, крупно тряслись и потели.

[indent]Рыжий хмыкнул, щелчком отправил окурок под ноги и спрыгнул на пол.

[indent]— Какой вы жестокий, заставлять именинника открывать подарок до Дня Рождения. А может Крошка хотел сделать это в кругу друзей: торжественная музыка, конфетти, выпрыгивающие из торта красотки. Верно я говорю, Крошка. Ты же расстроишься?

[indent]Крошка булькнул что-то невразумительное между согласием и истерической икотой, все еще не до конца схватывая суть вожацкой воодушевленной брехни. Рыжий демонстративно горестно вздохнул и развел руки в стороны, словно бы признавал свое поражение и полнейшую капитуляцию.

[indent]— Но что поделать, надо так надо. Останешься значит без сюрприза, нечего было за мной шастать раньше времени вызнавать. Открывай уж. Дозволяю великодушно.

[indent]В тишине коридора металлическая крышка открылась почти с оглушительным щелчком. Мотылек, бьющийся в лампу с самоубийственным усердием, сошел за торжественные нагнетающие фанфары.

[indent]— Та-да, и даже ничего не взорвалось, какая жалость. Ну, что с лицом? Ты разочарован? Понимаю-понимаю, не самые симпатичные, но ты посмотри…

[indent]Если действовать быстро и болтать достаточно уверенно, можно было перехватить горе-посылку смерти в свои руки. Там ей было надежнее.

[indent]— Я за эту коробку во вторник отдал два сигаретных блока, сказал бы хоть спасибо. И даже почти без плесени, погляди-ка.

[indent]— Базиба, — неубедительно сопливо и в нос крякнул Крошка, Рыжий горестно вздохнул еще раз, закрепляя эффект, и скривил губы. Теперь, по протоколу, стоило споро переобуться из «жертвы» в «нападающего». Он выпрямился, скрестил руки на груди и уставился прямохонько на Василиска, словно бы это уже он его отчитывал.

[indent] — Ну, Крошка в слезах, праздник испорчен. Мы удовлетворили ваши аппетиты?

[indent]На правах не самого законченного идиота, ценящего свою шкуру и помнящего, как недолго продержался предыдущий крысиный вожак, Рыжему стоило бы спустить эту провокацию на тормозах, отбрехаться, а прежде всего — не загонять себя в этот тупик. Спасение лежало в плоскости равнодушия. Если тебе все равно, то и задеть тебя невозможно, ну или по крайней мере сложнее — лезвие слов проскальзывает по панцирю и не задевает сердца. С Василиском, как бы Рыжий не старался оставлять воспитателя на периферии своего внимания, оставаться равнодушным не получалось. С какой-то хирургической дотошностью он умудрялся жалить, надоедать, зудеть. Рыжему было категорически непонятно — за каким лядом. Почему бы просто не оставить их в покое, все равно же ничем не помогает. Или может быть думает, что страх отдаляет Вторую от смерти, к которой они так отчаянно спешат, режа себя и глотая таблетки? Но тут он просчитался, смерть уже здесь. И пока Рыжий еще пытался удерживать руками весь свалившийся на него балаган, никого она не заберет.

[indent]Ну или по крайней мере обломает об него зубы.

[indent]Излом улыбки дрогнул и пополз вниз, под тяжестью закипающего раздражения.

[indent]Василиск Рыжему не надоедал, нет. Он его со страшной силой, до зубного скрежета, изжоги и желания вмазать кулаком в челюсть бесил. Сейчас так уж точно. Он моргнул, прикусил щеку изнутри и, изо всех сил пытаясь не сморозить какую-нибудь падающую на сегодняшний вечер крышкой гроба гадость, стал думать.

[indent]Варианты его были не велики. Есть первый, где он дает волю своим слабостям и разевает хлеборезку на объяснения, кто тут кому чего, и почему с Рыжим не стоит разговаривать в таком тоне. Но опыт тех стычек, что у него уже случались с Василиском подсказывал, номер дохлый — если у этого что прорастет в голове, тут уж будь добр выполняй. Иногда Рыжему казалось, что требования выдвигались заведомо невыполнимые с холодным гадким расчетом. Именно для того, чтобы можно было сорваться. Он таких уже видел — не у себя, в других стаях. И сам же подобной провокацией не раз пользовался, частенько на таких строился хороший карточный мухлеж.

[indent]Есть второй — позорное бегство, которое в последствии почти наверняка подведет его под монастырь. Слухи разлетаются быстро. Если соплякам было бы позволительно делать ноги, Рыжему этого попросту не простят. Ящик — удобно — Василиск бы отвлекся. Но Рыжий остался стоять на месте, как будто даже лениво перебирая пальцами по металлической крышке.

[indent]Третий вариант ему не нравился больше прочих — оставлял после себя слишком много вопросов, глупых вопросов, с которыми Василиск потом, разумеется, пристанет. Что пристанет — в этом Рыжий не сомневался. Что вопросы будут бестолковые, а правды воспитатель все равно не услышит, потому что не захочет — тоже. Взрослые других задавать не умеют. Большая часть из них.

[indent]Поэтому Рыжий выбрал то единственное, что умел лучше всего — выставил щит голого бесстыдства, острого и некрасивого, но потому такого эффектного.

[indent]Но, в конце-концов, не стал же он ему угрожать. А мог — бритва в кармане ледяная и обжигает бедро через ткань. Страх смерти естественен для всех, даже для Василисков.

[indent]— А вы хотите проверить, мужчина я или нет, вот так сразу? А где цветы, где конфеты? Ну и, если мое мнение, конечно, учитывается, когда быстро заканчивают — это уже проблемы. Но вы не расстраивайтесь, я слышал, в вашем возрасте иногда такое случается.

[indent]Рука почти рефлекторно метнулась к карману. Так, на всякий случай. Улыбка дрогнула еще раз и окончательно съехала, вместе с доброжелательным уважительным тоном.

[indent]— А еще я слышал, что скорострелы компенсируют комплексы, отыгрываясь на других. Отъебись и иди своей дорогой. А я пойду своей, и вот это, — он тряхнул коробкой, — унесу с собой. Тихо, молча, и без лишних скандалов. Крысы бывают очень мстительными. Я еще не самый плохой вариант.

[indent]Рыжий знал о чужой мстительности даже слишком хорошо. Под чужим взглядом, нехотя и невольно, не сильно отдавая себе отчет, сделал еще полшага назад, упираясь лопатками в стену. Будет упираться — и пропади оно все пропадом, уйдет другой дорогой и оставит улики на той стороне.

[indent]Все равно ему никто не поверит. Даже себе Василиск поверит едва ли.

Отредактировано Рыжий (22.11.2023 15:33:20)

Ему очень хочется в Василиска как следует плюнуть: и переносно, и буквально, и просто так — чтобы это противное выражение наконец исчезло с его лица. Если в мире этого человека «быть мужчиной» — значило стать похожим на кого-то вроде него самого, Гомера, Ящера, Ящиков, Операторов с бледными постными лицами, если значило вырасти в том смысле, в каком разрасталась болезнетворная опухоль, то Рыжий отказывался. Но он вообще в «мир василисков» не собирался, это было совершенно искусственное и мертвое новообразование. А Рыжий в этой жизни уже достаточно наумирался, чтобы из Дома возвращаться в такой же Могильник, только побольше.

— А слух проверять надо, хреновато что-то слы…

За следующие несколько секунд он успел лишь несколько вещей. Порадоваться, что сегодня не поленился надеть корсет — от резкого толчка спина отозвалась привычной ноющей болью. Вскинуть руку с зажатым в кулаке лезвием. Думал, что дастся просто так — а как бы не так. Изо дня в день он вколачивал в Крыс: «Когти не выпускать», — с той лишь целью, чтобы друг друга не драли. Про василисков там ничего не было. Разве зазорно биться, если на тебя нападают? Пропорола ли бритва одежду в районе предплечья не увидел. Не хотелось бы. Напугать — да, но не вредить. Привычно сделал шаг назад и вышел уже совсем с другой стороны.

Сколько раз он ходил туда-сюда? Достаточно, чтобы это начало раздражать, но в безвыходных ситуациях хороши были все средства — даже такие.

— Отвянь, я скоро уйду. Найди уже кого-то другого, в самом деле. Все, пока, чао, чикипук, открытки можешь не присылать. Считай, что я официально уволился.

В этот раз, разумеется, ему уже никто не ответил — до таких мелочей, как уговоры, костлявая не снисходила. Он и сам знал — в самоволку тут не уходят, раз уж выбрали, будь добр — топ-топ, и по списку, пока не споткнешься о свое собственное имя. За способность спотыкаться, конечно, тоже пришлось побороться. Проблематично, когда у тебя нет ног.

Рыжий устало вздохнул, швырнул злополучную банку куда-то за кассовую стойку и одним прыжком перемахнул через прилавок. Вообще, приходить в это разбитое кафе было вовсе не обязательно — но ему тут искренне нравилось. И потому что под потолком медленно крутился на вентиляторе заброшенный кем-то кроссовок, и затертые наклейки, расползающиеся по столикам как чешуя, и даже мыши, которым на самом деле принадлежало это место. Самый смелый грызун пробежал прямо у него по ноге, требовательно вздернул острый носик и пискнул.

— Здорова, Хвост, — добродушно поприветствовал он мышь, присаживаясь на корточки. — Вот кому-кому действительно рад. Сегодня без хлеба, звиняй. Может в другой раз.

Если зверек и возмутился — на правах радушного хозяина виду не подал. Повел ушами, да бросился дальше, петляя между высокими ножками стульев. Может, печенье ему надо было скормить? Берет ли мышей крысиный яд? Нет, не так, берет ли местных мышей не местный яд — проверять, пожалуй что, не хотелось. В конце-концов, Хвост был одним из немногих собеседников, которым Рыжий был здесь рад. Хотя бы потому, что не требовал от него поддержания внятной беседы и легко покупался на съедобные подачки.

Ну и, в отличие от него самого, выглядел даже почти нормально. Понятие нормы с этой стороны было, конечно, если не расплывчатым, то весьма альтернативным, но все же имелось. То, чем Рыжий являлся сейчас, сложно было назвать нормальным (здоровым? цельным? у него не было подходящего слова) даже по меркам Изнанки — суть его воплощения здесь делилась пополам, перетекала сама в себя и постоянно двигалась, как рябь на поверхности озера. По крайней мере, чувствовал себя именно так: сущность, больше себя самого, заключённая добровольно в клетку тела.

Одна — почти даже обыкновенная, словно собранная из осколков зеленоватого бутылочного стекла. Но зато это были руки и ноги, почти даже настоящие, с каждым шагом трескались и собирались снова, словно плыли в воде. Вторая — безостановочный шелестящий танец густых тёмных теней, похожих то ли на крылья, то ли на клубящийся клочковатый плотный дым, и…

«У тебя глаза ангела. Вожаку такие совсем не подходят, ты знаешь?», — знать Рыжий знал, но куда деться, когда их так много?

Он повел всем телом, вздохнул и, подцепив у прилавка какую-то шоколадку, пинком открыл дверь наружу. Раз уж здесь, в целом можно и прогуляться — выходить в тот же коридор, где он Василиска оставил, было вовсе не обязательно. Но лучше бы потянуть время. Тому, что глав-Крыса мог появиться чуть ли не из стены, во Второй даже почти привыкли, частично списывая на вездесущесть. Так и поступит.

По крайней мере, пока прогуливается по дороге в сторону Леса, можно подумать, стоит ли оттаскать за уши мелкотню, или они сегодня и так достаточно хлебнули впечатлений. Скверно, все-таки получилось. Но дни, когда все шло не скверно, можно было пересчитать по пальцам — одной руки бы хватило с головой.

Однообразность трассы успокаивала, позволяла наконец замедлить бег мыслей и отдохнуть. На этой стороне ни голоса, ни призраки его не преследовали и не звали. Привычное равнодушное ничего — иногда хотелось именно этого.

Он замедлился. Остановился. От недоверия к самому себе моргнул, кажется, всеми глазами сразу.

Вот это уже было совсем неожиданно. Кто бы мог подумать.

На этой дороге встретить здесь и его, бредущего навстречу, такого, каким он на самом деле являлся. Но это было даже хорошо. Если еще не утратил сути, даже такой, значит живой. А с живыми можно было договориться. Ну или поиздеваться, совсем чуть-чуть.

— Так-так-так. Кто это тут у нас? — торжественно и немного неприятно спросил Рыжий, остановившись аккурат по центру дороги. — Не бойся, ведь честным людям бояться нечего. Правда?

Затем, уже гораздо менее пафосно, добавил.

— Соберись, я тебя не съем. Большой вопрос, кто кого, так что держи зубы при себе. Что последнее ты помнишь?

Отредактировано Рыжий (30.11.2023 21:41:42)

Ну а, в конце концов, когда дорога к себе была хоть сколько-нибудь прямой? Чтобы собраться как надо — правильно, порой нужно было разложить самое себя по косточкам, по неровным деталькам пазла, и уже затем, медленно перебирая эти осколки, очищая их от мусора и налипшей грязи не своих мыслей, вспоминать изначальную форму. Дорога всегда приводила туда, куда тебе нужно, а не куда ты хочешь — с этой стороны острая бритва точности формулировок ощущалась еще более явственно.

Они все еще стояли на трассе. Сверху нет да нет срывался мелкий дробный дождь. Смеркалось.

Одновременно с этим шагнули, провалились в декорации чужой памяти. Рыжий обернулся, поджал губы и нахмурился, чувствуя, как сгущается пространство вокруг, становится вязким и плотным, заворачивается спиралями, неправильными углами, изламывается и вздыхает. Как большое лоснящееся змеиное тело. Как лабиринт.

У каждого внутри жил свой Астерий.

Рыжий подцепил пальцами осколок стекла в районе груди, осторожно потянул на себя и вонзил в ладонь ребром. Хлебные кроши, как показывала практика — не самый лучший способ отмечать пройденную дорогу. Кровь же напротив всегда была и оставалась самыми прочными нитевидными узами, какие только знал человек. Время отмерялось мерным глухим звуком.

На трассе плечи облизывал косой дождь. Разбивались с каждым шагом о пол капли крови, превращаясь в знакомые алые цветы.

— И давно тебе пятнадцать?

Собственный голос разбивается гулким эхом и кубарем катится по ступеням вниз, оставаясь далеко позади. Рука проскальзывает, проходит сквозь. Рыжий с неудовольствием отмечает, что здесь нить прервется и нужно быть внимательнее. Кровь застревает у Василиска в руке, как пузырьки воздуха в куске янтаря, и продолжает свой жизненный цикл уже там. Приходится напоминать себе, что у змей нет рук, а дуальность — всего-лишь оптическая иллюзия. Требовалось только-то — найти верный угол обзора.

Кусочек мела находится под ближайшей партой. Рыжий сел на корточки, подцепил его пальцами и равнодушно дернул плечами, прежде чем положить в рот.

— Без понятия. У меня другой прикус.

Дождь прекратился. Время остановилось и застыло на пятнадцати без пяти. Рыжий поймал пальцами зависшую перед собой красную каплю, потянул в разные стороны и деловито принялся сворачивать ее в клубок.

— Что у тебя за урок?

Если судить по доске — математика. Что-то из геометрии. Сложная прямоугольная фигура: три длинных уровня, множество маленьких, иксы, игрики и ни одного внятного условия. Рыжий фыркнул, обогнул учительский стол и по очереди сложил створки доски внутрь. Правильные ответы всегда стоило искать с другой стороны. Вместо этого его встречает пробковая поверхность с булавками. Если напрячь зрение, можно представить, как одна картинка накладывается на другую, булавки на прямоугольники. Нужно только закончить.

Клубок срывается с открытой ладони и бежит вперед, теряясь между стройными рядами одинаковых парт.

Солнце проваливается за кромку далекого леса окончательно.

— Все связано, всегда есть выход. Тебе надо проснуться.

Отредактировано Рыжий (10.12.2023 18:05:28)

Чем дальше удаляется гибкое тело огромной змеи, тем больше класс напоминает вымокшую насквозь картонную коробку. Рыжему достаточно смять ее в кулаке, бросить под ноги и перешагнуть, но он медлит, провожает всеми глазами сразу смазывающиеся, оплывающие границы предметов и остается в пустоте, глухой и ослепший.

У каждого внутри свой Астерий, да.

Своего Рыжий знал достаточно хорошо.

В таких тонких, натянутых мыльной пленкой по воде местах стеклянная клетка тела ощущалась еще неповоротливее и теснее. Как спазм в груди: хочешь сделать вдох и не можешь, горит огнем и расползается к кончикам пальцев пузырящейся чернотой. Как медвежий капкан — обнимает поперек до глухого хруста.

— Что там в окне. Мне не видно.

Рыжий присаживается на край койки и поджимает ноги к груди — мальчик худой и серый, как стены, как вываренные простыни, только проваливаются на лице темными озерами глаза. Под колючим шерстяным одеялом в клетку он тонет, горят, облепив потный лоб, мягкие медные кудри. Койка стоит далеко от окна, а сегодня один из дней, когда не подняться. Один из многих дней. Ему в целом, не привыкать, но паучихи говорили выпал снег. Он почти не помнил. Забыл его запах. Тогда тоже был снег? Этого он не помнил уже тоже. Все, что запомнил: швырнул, как и всегда, кулек через кухню, птица крылья раскинула, шуршит-кричит, кричал, разбивалось, плакала, просил, а потом поднимают за грудки одним движением, легко — что стоит поднять ребенка, когда ему пять? — и за спиной трещит стекло, и летит вниз, один этаж, третий, пятый — по этажу на год жизни.

А потом уже не плакал никто. В Могильнике в принципе было тихо — глаза тут у всех сухие, стеклянные и смотрят немного сквозь.

За окном привычно темно, но тут всегда темно и пусто. Есть только мальчик, вываренные простыни и паутина капельниц, датчиков.

— Все белое. Насыпало по колено. Рыжая лепит снеговика. Смотрит в твое окно и машет рукой, знает, что ты здесь.

— Правда?

— Конечно. Я никогда не вру, — солгал Рыжий. — А еще снегирь прилетел. Сидит смотрит на тебя. Крутит головой.

— Привет, снегирь, — вяло отзывается мальчик и пытается улыбнуться. Рыжий хмурится. Улыбался каждый раз, когда он сюда приходил, но знал (а лучше себя самого кто поймет) — не потому что рад, но чтобы утешить. Раньше он часто так делал, улыбался для других. Сейчас тоже, но по другому. Никому не хочется лезть к тебе в душу, когда лицо пересекает лезвие ухмылки. — Хорошо птицам. Могут лететь куда захотят. Мама скоро придет?

Рыжий поморщился и натянул одеяло мальчику на лицо. Мальчик возмущался не сильно, только дышал тяжело и выжидательно.

— Никто не придет. Мам вообще не существует, их выдумали снаружи. Спи. Иначе весь снег растает.

Обратно возвращается коридорами, одним движением перемахивает через знакомые перила со второго этажа на первый и касается подошвами уже густого подлеска. Он влажно пружинит под ногами, скрадывает шаги. В кои-то веки Рыжий решает не идти совсем, смаргивает разбившееся в зрачках воспоминание и переворачивает землю и небо вверх тормашками. Выбрался ли Василиск? В груди ухнуло тяжело, легло теплым камнем. Выбрался.

Красная нить натягивается и вибрирует, как струна и, наконец, сшивает пространство как надо, тонкой яркой машинной строчкой.

Рыжий склоняет голову на бок и перехватывает чужое запястье. Чувство, словно Василиск проломит ему грудную клетку и заберет оттуда что-то важное. Этого Рыжий допустить не мог никак.

— Я не убегаю, — мягко возразил он. — Я как раз догоняю. Не так-то это и просто, когда пол жизни пролежал лежнем. Пойдем, я тебя выведу. Руку не отпускай. Иначе провалишься снова и придется тащить тебя за хвост. То еще будет зрелище.

А потом, словно бы глубоко задумавшись, добавляет-цитирует:

— «Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас». Очки нужны не для того, чтобы видеть. Не эти.

Так и идут, мальчик и мальчик, вожак и воспитатель, змея хтоническая и вестник смерти, загнавший себя в пустую бутылку как ифрита. Чем глубже в лес, тем темнее становится, только вспыхивает и гаснет под ногами трава потревоженными мерцающими светляками. Рыжий на мгновение замирает, прислушивается, вздыхает сам в себя: «Обойдем», — дает крен влево, пока наконец под ногами не начитает хрустеть, пересыпаться, и икры не проваливаются в ледяную бурлящую воду.

— Наверное, мне надо извиниться, — наконец разбивает молчание Рыжий. — Тебя здесь быть не должно. Не думал, что может так выйти. Если не идиот, больше дороги сюда искать не будешь. Думай, что все это сон. В отличие от неприятной реальности кошмары тают с рассветом.

А потом смыкает пальцы на чужом запястье крепче. Больно. Горит. Больно под пальцами, больно в груди. По спазму на каждый прожитый год жизни.

— Если не знаешь где ты, иди к истокам. Буквально. Пойдем, пока тебе снова не стало пятнадцать, а то с тобой станет совсем невозможно, у меня и так малолеток полная спальня. Взрослым лучше оставаться взрослыми. Иначе слишком легко умираете.

Отредактировано Рыжий (15.12.2023 11:03:52)