Но время взрывается. Новый обычай
родится как частное мнение.
Права человека по сущности - птичьи,
а суть естества - отклонение,
свобода - вот ужас. Проклятье всевышнее
Адаму, а Еве напутствие...
Не с той ли поры, как нагрузка излишняя,
она измеряется мерой отсутствия?
(Владимир Леви)
Наблюдать, не вмешиваясь. Безмолвно скользить тенью, наполняя собственные дни заботами, возложенными добровольно. Строгая аскеза или благо для себя самого? Эгоизм чистой воды, грешный, но такой необходимый.
Если маску примерять слишком часто, в определенный момент она прорастает, становясь лицом истинным, не ложью. Законы Мирозданья не так уж и сложны, их вполне можно вывести интуитивно. Стоит лишь пожелать.
он появился в Доме неожиданно и привлек взгляд не только бывшего ангела. Слишком гордый, чтобы просить помощи, но при этом упрямый настолько, что легко сломает самого себя по неведению.
Когда-нибудь поймет, всему свое время, но его слишком мало, чтобы упускать драгоценность.
Но мудрец не склонен порой к терпению, и не каждый способен принять его уроки. Даже Мака, прожившего, переболевшего и давно отпустившего, дергает где-то глубоко внутри, обжигая знанием о неправильности происходящего.
Не ему ли лучше всех знать о боли очередного перерождения, когда старая сущность лопается, подобно уродливой корке на месте ожога. Жалость неуместна. есть вещи, с которыми приходится справляться самостоятельно. Выплывать или тонуть, захлебываясь в собственном "я", не вытащенном вовремя на свет, неопознанном.
И все же... Очередной урок подтачивает терпение и решимость. Сфинксу виднее, но Македонский умеет четко видеть грани, что переступать порой не следует. Мера или мерило. Не пожалеет и не поможет, но иногда и незримой поддержки хватит.
- Обязательно, - одними губами, еле слышно. Нависая над лежащим, слабым, беспомощным сейчас. Продолжить предельно серьезно: - Но в свой срок.
Упрямится, не желая принимать. не осознает: иначе не возможно, иначе утратит разум. Есть игры, чей исход предсказуем изначально.
- Пойми. Пожелай понять, - прохладная ладонь осторожно и невесомо касается светлых, сейчас спутанных прядей. "Твоя сила - ты сам", - большее озвучивать непозволительно, и без того много сказано. Гораздо больше, чем полагалось. Когда-нибудь он преодолеет, но случится то не сразу, и Македонский видит это ясно и четко.

Пытка одиночеством - изобретение древнее, от того жестокое. Много ли знали о гуманности столетия назад? Много ли знают сейчас? Что в этом мире меняется, когда ничто не изменяется?  Старинный девиз французского королевского дома "Король умер! Да здравствует Король!" таит в себе гораздо больше мудрости, нежели может показаться обывателю.
Жалость равна признанию слабости, особенно, когда испытываешь ее к самому себе. Поймет, устыдится, но изменить уже ничего не сможет. Тогда пойдет на новый виток, но уже по пути ненависти и самобичевания. Пусть лучше злится, но обретет ясность ровно до того, как пересечет явную границу, после которой возвратиться к исходной точке станет невозможным.
Темный лес не так уж и темен, когда привыкаешь к его звукам и ароматам - найдешь путь без труда. если только гордость не помешает приспособиться к изменению привычных условий.
Слышит ли? Но и слышать не всегда равно осознавать. в какой-то момент пожелалось, чтобы сбылось. Но "никаких чудес" держало порой прочнее стальных пут.
Имеющий уши да услышит, имеющий разум - осознает. Не сам ли являюсь здесь неким слухом, страшной сказкой о том, как в четвертой встречают новичков. Порой даже забавно.
Но не все потеряно. Задыхается, но пытается, сражается. Не с ними, с самим собой, прежде всего. Не того ли добивался Сфинкс, хоть и иными методами.
- Не трать силы. Они понадобятся, когда я не смогу помочь, - лишь капля, ему вполне достаточно, даже если до сих пор считает себя жертвой обстоятельств. если поймет, если сумеет... Только бы сумел.
Ничто не рождается из ниоткуда, всему свой дар и своя жертва.
Осознает ли, что отдал, что почти справился, или продолжит упиваться собственной беспомощностью, когда все уже на поверхности.
Даже прямой, как линейка, Лэри все давно бы понял, тогда как упрямец пытается цепляться за свои омуты.
- Угрозы не сделают сильнее, кому бы их не адресовал, - в последний раз мягко и совсем невесомо касаюсь рукой светлых прядей, пряча руки в привычно растянутых рукавах свитера.
-У тебя мало времени. Используй его по назначению. Они возвращаются, - отворачиваюсь к окну, примерно оценивая время.
Грохот Мустанга Табаки возвещает возвращение стаи. к тому моменту уже увлеченно изображаю начало уборки в извечно загаженном подкроватном пространстве.

Все однажды получает свое начало, чтобы получить и конец. Если осознать это, станет легче принять происходящее. Принимал ли названный Македонским происходящее с ним? Среди душивших светлых стен и молитвенно сложенных рук видел ли свою свободу, ощущал ли ее возможность, покорно смиряя собственное "Я". А уж когда декорации сменились, о послушании и принятии неизбежного речи уже не шло. Стоило стыдиться, но стадно не было. Что-то крепкое, скрытое глубоко внутри не позволяло.
Не это ли роднило со странным новичком. Но пути были избраны разные. Принятие себя не дается в одночасье и не может идти одинаково. У каждого собственные страхи, борьба с которыми требует времени. Научился ли сам, чтобы раздавать советы?
Не вмешиваться, скользить, привычно пряча дрожь в погрызенных до мяса пальцах. Почему казавшееся привычным теперь дается сложнее. Отвлечься, не смотреть. Малодушие? Поддержка. Одного-единственного взгляда, полного тревоги, будет достаточно, чтобы сорвался, утопив себя окончательно, потеряв уважение в глазах состайников. Помощь иногда в бездействии. Все, что было возможно, Мак уже сделал, остается выжидать удобного момента.
Приходится утешаться тем, что его поняли. Разве мало?
Мучительно-долго, но ждать он умеет хорошо. Научился давно, как и терпению. Еще бы мудрости прибавить, но того ценного ресурса пока не хватает.
До темноты находится множество неотложных дел, в которых не выходит отпустить тревожные мысли.
Когда остальные разбредаются по коридорам, поселяя в четвертой благословенную тишину, Мак не торопиться потворствовать собственной тревоге, да и светловолосому гордецу лучше набраться сил.
Зовет сам, сделав выводы. Оно к лучшему, хоть до конца пути еще далеко. Не безнадежен.
Ладонь безмолвно ложиться на лоб, невесомо касаясь границы светлой шевелюры.
- Стало лучше получаться, - роняет ровно Македонский. - Однако, не расслабляйся, это не конец, - приподнять изможденное тело не сложно, нужно лишь до того успеть подхватить одну из висящих на крючке в углу рубашек.
- Держись, - уже привычно помогая вдеть руки в рукава, - пойдем, посидишь на подоконнике, будет полезно. Они вернуться не скоро.

Ночные мотыльки летят и льнут
к настольной лампе. Рай самосожженья.
Они себя расплавят и распнут
во славу неземного притяженья.
Скелеты крыльев, усиков кресты,
спаленных лапок исполох горячий,
пыльца седая - пепел красоты,
и жажда жить, и смерти глаз незрячий...
(Владимир Леви)
Извечные вопросы, что люди привыкли задавать друг другу. будто бы ответ внесет ясность, дарует спокойствие. Не всякое знание равно силе. Порой большую власть дарует принятие.
Если принял - осознал, смирился или продумал способ избежать уготованного. Но все открывается не сразу. Иначе было бы слишком легко. Ни один путь не заканчивается на паре-тройке шагов. Иначе не было бы смысла его затевать.
Понимал ли светловолосый, что даная метко кличка - не просто альтернатива имени, которое обыкновенно бытует в наружности? Это одновременно характеристика и некое определение пути. Сомнительно, в нынешнем состоянии сложно вычленять причины тех или иных чужих действий.
И ведь воспринимает окружающих врагами, не понимает, что каждый пытается помочь на свой лад. А, между тем, дело уже сдвинулось с мертвой точки.
- Я делаю лишь то, что считаю нужным, - небрежно пожимает плечами юноша, на мгновение поднимая темный взгляд на любопытного собеседника. Если начал задавать вопросы, пусть и не слишком удобные - дело пошло на лад. - Тебе же хотелось, правда? - усмешка мимолетна.
Четвертая давно перестала удивляться умению Македонского слегка опережать не успевшее оформиться в словесные просьбы. Названному Лордом же было не до наблюдения... Пока...
Замолкает ненадолго. Молчание было бы предпочтительнее. Но так не будет. Это бывший ангел понимает отчетливо.
Македонский успевает включить плитку, намереваясь заняться приготовлением кофе, за тем его и застигает очередной вопрос.
- Мало ли у каждого из них дел? Важно, что увлечены настолько, что у тебя есть шанс перевести дух.
легкое позвякивание ложки о металлический борт кофейной турки, журчание воды, льющейся в фигурную емкость из бутылки - ставшие привычными действия способны помочь сохранению дистанции.
Зрительный контакт, по ряду причин, все еще воспринимался слишком остро. У каждого есть свои страхи и ключи с ними связанные, и он сам не исключение.
- Необычно, - тихо роняет парень на реплику о танцах. Видеть подобное не доводилось, но его жизнь нельзя было назвать привычной для обывателя, поклоняющегося ящику чудес, коих в наружности большинство.
- Искал себя, - сдержанно ответить на щекотливый вопрос сложно, но правду не возможно уложить в обыкновенные, привычные формулировки.
- Поиски продолжались долго, но это определило дальнейшее, - вполне достаточно и слишком откровенно для существа, о котором успели сложить несколько мрачных сказок, объясняя жестокую изобретательность четвертой.
Избегая ненужного касания, осторожно пристроить щербатую чашку, неоднократно страдавшую от безалаберности шумного Шакала, рядом с сидящим на подоконнике Лордом.
Изменение стремительно, но мимолетно, почувствовал ли сам?
- Дыши, - ровно и размеренно, - сейчас пройдет, - в тряские руки вкладывается большой стакан, едва ли наполненный наполовину - предлог для мимолетного касания. Дело далеко не в требуемой жидкости.
- Мне нравится, - вопреки очередным попыткам угрожать, Македонский не прячет улыбки, - особенно это твое "наверное".
Подоконник достаточно широк, чтобы умостится рядом на покосившемся табурете и утвердить локти на самом краешке, поставив перед собой вторую чашку кофе.

Жизнь складывается из мелочей,
только не понимай это так,
будто каждая мелочь стоит жизни
(В. Леви)
Много ли времени успело пройти с того момента, как названный Македонским сам пребывал в статусе новичка?
Единый организм стаи способен на невероятное единодушие, когда дело касается чего-то по-настоящему важного. Его тоже оценивали и порой мастерски играли на страхах и слабостях, но делали это не намеренно. Закрытый и погруженный в себя бывший ангел просто умел узреть, нащупать неоформившееся еще в мыслях остальных, от того и истязал себя гораздо успешнее, нежели все опытные "наставники" вместе взятые. А тут еще и надзор Сфинкса, невольно, до липко-холодных мурашек, пугавшего своей прозорливой мудростью и осведомленностью. И сейчас до конца не отпустило. Виновник, впрочем, тут один, и это далеко не зеленоглазый.
По сути своей именно рядом с упрямцем, расположившимся сейчас на подоконнике, бывший ангел ощущал давление собственного предназначения, как то редко бывало. Помочь, объяснить, поддержать. Те, абсолютно незначительные, бытовые вопросы, что он на себя перенял однажды, разве могли сравниться с подобным?
Если где-то и существовали места ему предназначенные, то Дом - одно из них.
Гордость светловолосому скорее во вред, нежели в помощь, иначе уже встал бы на путь прозрения без постороннего вмешательства. Можно ли заходить на незнакомую территорию без умения слышать и наблюдать? Помощь же не равна замене. протянуть руку - не пройти путь за.
Лорду откровенность дается трудно, но он, подобен подсолнуху, что готов поворачиваться в жажде солнечных лучей. Попытку стоит поощрить уже потому, что имеешь представление о сложности начатого. Борьба с собой требует больше усилий, чем что-то иное.
- Иногда проще озвучить желания, нежели ожидать их исполнения, - лишь мимолетный взгляд на скрытое светлыми прядями лицо. большего Мак позволить себе не может. У каждого свои омуты, а, в его случае, таковых неисчислимо много, - разве ты не заметил?
До наблюдений ли было боровшемуся с убеждениями и окружающим миром, застывшем в призме отражения? Сомнительно, но вопрос воспринимается проще совета.
- Да, - приходится подать голос. Руки же, обернутые истрепанными краями рукавов выцвевшего свитера, сжимают кружку с ароматным напитком. - Со временем поймешь. Нет смысла объяснять - нужно почувствовать.
Продолжения точно не последует. Когда истинность рвется наружу, коробя хрупкую человеческую оболочку, лучше отпустить и не мешать. Довериться. Сказать сложнее, нежели исполнить.
Еще недавно он говорил о губительности молчания. Весь вопрос в том, от кого и для чего оно исходит. Никакие посторонние силы не помогут победить самого себя.
Несколько мучительно-долгих мгновений для кого-то являются лишь передышкой, в которой можно созерцать успевший стать знакомым пейзаж. Изменения уже ощутимы. Поймет, коль захочет. Не потому ли усердно твердил "пойми" и "пожелай".
вторая кружка уходит к Лорду, а сидящий на стуле ограничивается очередным кивком.
И без того приходится слишком много говорить, когда обыкновенно изъясняешься жестами и краткими красноречивыми взглядами. Слова не требуются, когда можно предвосхитить.
Наивный в своей смеси гордости, удивления и смятения. Живой, настоящий в собственной искренности. Не требующий к себе особого отношения, но при том стесняющийся своего незнания, но никогда не решающийся задать такой необходимый вопрос.
Все изменится. слишком скоро...
- Они не настолько жестоки, - вопреки желанию молчать, подает голос Македонский, отставив чашку и покинув временно облюбованное место.
Никто и слова поперек не скажет - в этом абсолютно уверен, когда достает общие запасы четвертой. Какие-то мелкие крекеры, румяные сухари, которые совсем недавно полюбил сам и пару котлет с ломтем толстого и на удивление свежего хлеба, традиционно спрятанные после обеденного времени.
- тебе не нужны советы, знаю, - улыбка на мгновение озаряет усыпанное веснушками лицо, - но будет легче, если сделаешь вид, что ничего не произошло. ни один из них не желает зла.

Я - святой, молящийся на горной террасе, когда животные мирно  пасутся,
вплоть до Палестинского мори.
     Я - ученый, усевшийся в мрачное кресло. Ветви и дождь бросаются к окнам
библиотеки.
     Я  -  пешеход  на  большой  дороге  через  карликовые  леса;  мои  шаги
заглушаются рокотом шлюзов. Я долго смотрю  на  меланхоличную  и  золотистую
стирку заката.
     Я стал бы ребенком, который покинут на дамбе во время морского прилива,
слугою маленьким стал бы, который идет по аллее и головою касается неба.
     Тропинки суровы.  Холмы  покрываются  дроком.  Неподвижен  воздух.  Как
далеки родники и птицы! Только конец света, при движенье вперед.
(А. Рембо)
Предупреждения ничего не стоят без осознания и стремления. Едва переступив здешний порог, бывший ангел принял желание и необходимость остаться. Ничто иное не подходило ему более обветшалого здания с непримечательным наименованием "Серый Дом". Ничто иное не вызывало такого ощущения правильности происходящего в извечной попытке понять себя.
Встреча и сосуществование с абсолютно любым здесь бок о бок - это урок. Отработка определенной задачи или умения. Познание самого себя, принятие, о котором в последнее время так много говорит.
Со светловолосым Македонский вообще слишком много говорит. Больше выходило разве что со Сфинксом. Но и эти "тренировки" не сумели помочь окончательно победить прочно обосновавшиеся внутри страхи.
"О, сотвори же нам чудо", ставшее проклятьем, записалось на подкорку обликом бритых макушек и бессмысленно-пустых взглядов.
Сколь не запирай сущность, она может лишь утихнуть на время, но не покориться окончательно. Выбор без выбора, "или-или", которое не приведет к желаемому даже через строжайшую аскезу.
Почему он? Почему через него? Сколь не засыпай себя вопросами, а ответ откроется сам в полагающееся время, которое настанет уже после прекращения поисков.
Вместо ответа Лорду - взмах ресниц. Справился быстрее, чем мог бы. Способный. Но, вместо тихой, искренней, теплой радости, что-то внутри знакомо обжигает, рождая липкую тревогу, понемногу сковывающую горло и переползающее невидимой паучьей сетью на левую сторону лица.
Он говорит, а Мак слушает внимательно и при этом пытаясь перебороть застывшие в легкой полуулыбке губы. Не выходит.Плохо. Слишком хорошо знает, что за этим может последовать, но попытки не оставляет.
Ничьей вины, кроме своей: забрал много, но не имел возможности отпустить. Вера ли в свои силы или грех гордыни?
- Не приходят те, кто не существует в твоей реальности, - голос становится глуше. Самоощущение дает трещину, но сражение не прекращается.
Светловолосый, кажется, впервые за последние дни ест. Значит, все не зря...
Мысли похожи на вязкий кисель. Нет единой нити. Разномастные бусины из очередного творения Табаки, что рассыпались по полу, закатившись в самые дальние углы, не доступные и скрытые темнотой.
- Нет, - с трудом собираясь с силами и осознавая при этом неминуемость происходящего. Нужно как-то сползти на пол, иначе будет только хуже. - Тебе и оставляли, - пауза затягивается, но одновременно говорить и заставить тело подчиниться не выйдет. Нужно расставлять приоритеты. Хорошо, что сидящего на подоконнике больше интересуют собственные рассуждения.
Добраться до пола - трудная задача, но с ней необходимо справиться. От излишне резких движений кружится голова и шумит в ушах. Дышать и вовсе не возможно.
Некогда хорошо изученная комната сейчас пугает выползающей из углов темнотой. Отвратительно, но кто бы спрашивал его мнения.
на фоне бледного лица обыкновенно яркие веснушки выглядят какими-то серыми пятнами.
"За грехи свои надо платить", - нашептывает хорошо знакомый в своей мерзости голос. Грех. ослушание. нарушение запрета. Даже, если желал, как лучше, даже если добился цели.
Повторил бы, заранее зная итог? Ответ положительный.
Голос собеседника превращается в неразборчивый гул, темнота не дружелюбна и колюча. Прежде чем  окончательно провалиться, позволив утянуть в липкую стылость, Македонский успевает прошептать одними губами:
- Сфинкс на первом...
Просить можно лишь того, чья реальность совпадает с твоей. Поймет и справится.
Взгляд стекленеет и остывает, а тело, кажется, пробивает электрическими разрядами.

Их одомашненная улица пустеет как-то очень стихийно. Минуту назад здесь было полно народа. Но Шакала вместе с его мустангом, словно императора в паланкине, прикормленные им логи уносят в сторону палатки картежников. Остальные успевают разбрестись раньше, чем от бурных восторгов Табаки перестанут звенеть стекла в окнах. Слепой следом вспоминает о неотложных делах и мгновенно растворяется в сумерках коридора. Сфинкс остается наедине с Конем, который прилип к игровому автомату так, что не заметит, даже если пол под его ногами загорится. С полминуты он даже с ленивым любопытством зачем-то наблюдает, как тот гарцует перед металлическим этим шкафом.
Сфинкс спрыгивает с подоконника, чтобы направиться в сторону лестницы, но замедляет шаг. По коридору навстречу спешат…и быть не может! Сфинкс даже останавливается, чтобы рассмотреть получше. Но тратит на это пару долгих секунд и вновь идет навстречу. Вид у Лорда такой, словно он только что кого-то прирезал и теперь спасается бегством. Но "бегство" дается почти эффектно, этого уже не отнимешь. Получше, чем многим бывалым. И несравнимо с тем, как Лорд появился в четвертой.

При более близком рассмотрении Лорд уже меньше похож на убийцу, и куда больше на чудом выжившего свидетеля.
– Там... Македонский. Мы...
Желудок мгновенно сковывает холодом, но Сфинкс смотрит хмуро и терпеливо ждет развязки.
До него не сразу доходит весь смысл сказанного Лордом. Припадки у Македонского случаются. Теперь несравнимо реже, чем поначалу. Но они все еще суровая и печальная данность действительности их одомашненного ангела-дракона. Просто Лорд стал свидетелем впервые и несколько перевозбудился.
В четвертой все, кроме разве что Толстого, знают, что делать в таких случаях. Даже Лэри, который сам в эти минуты бывает близок к обмороку, может собраться и сделать, что должно. Но истинное положение вещей доходит до Сфинкса лишь когда Лорд требует пойти с ним.
– Там никого нет?! – доходит до него наконец. Встревоженный голос Сфинкса резонирует в оконных стеклах. Он сам тут же отвечает на свой собственный вопрос. Стал бы Лорд так лететь сюда, чтобы просто поделиться новостями о проблеме, которую кто-то уже решает?! Да еще с ним.
В четвертой всегда кто-то есть. А у Мака давно уже не было приступов. Никому не пришло в голову учить новичка тому, что нужно делать в такой ситуации.

Сфинкс уже срывается было с места. Перемахнуть лестницу в несколько длинных шагов, влететь в комнату...и ждать пока единственный, кто еще знает, преодолеет путь обратно на случай, если потребуется его посильная помощь?! Сфинкс тут же замирает, как вкопанный.
– Удержаться сможешь?! – спрашивает Сфинкс, уже присаживаясь рядом с Лордом на корточки, подставляя спину и не рассчитывая получить отказ, – Висни. Ты понадобишься...Да давай ты быстрее!
Он редко катает на себе колясников или кого бы то ни было еще без острой на то нужды.
– Надумаешь падать, мне тебя ловить нечем. – предупреждает Сфинкс.

Лорд оказывается легче, чем можно было бы предположить на вид. Даже довольно субтильный Табаки весит потяжелее, хотя, быть может, просто потому что всегда носит на себе половину своего движимого имущества. Или это они так измотали эльфийца, что в нем мало что в действительности осталось.
В собственной голове Сфинкс успевает ухмыльнуться случайной мысли, что Лорда никогда ранее не искушали так близко возможностью поквитаться. Возможность задушить своего мучителя подвернулась так внезапно и невовремя. Даже обидно, наверное. В остальном неуклюжий их путь пролетает куда быстрее, чем можно было бы ожидать.

В комнату Сфинкс влетает. Это дерьмо ни с чем не спутаешь. Кажется, что Македонского бьет разрядами электрического тока, и он сам оттого электризует и раскаляет воздух вокруг. Даже Толстый тревожно забился в угол своего манежа и не издает ни звука. Не обращая внимания на все еще честно висящего на нем эльфийца, Сфинкс сокращает путь по составленным в центре кроватям, наступая на разбросанные вещи и переворачивая пепельницы. Резковато ссаживает Лорда на кровать по соседству. С верхней койки стаскивает зубами ветхий плед и роняет его на пол.
Сфинкс опускается на колени рядом с еще бьющимся в судорогах на полу Макендонским.
– Помогай! Подложи плед под голову и придержи плечи, только аккуратно. – спокойно говорит он, пытаясь придерживать голову Мака своими коленями.

Когда Македонский забился в судорогах при них первый раз, первым сориентировался Слепой. Не потому, что знал, что нужно делать. Скорее, как всегда действовал на каких-то собственных инстинктах. Сфинкс же тревожно и беспомощно таращился, чувствуя, как легкие налились раскаленным металлом. В последующие разы от него было уже чуть больше пользы. Но это чувство металла, прожигающего грудь никуда не ушло. Он чувствует его отголоски даже сейчас, хотя теперь точно знает, что делать и давно перерос того испуганного мальчишку.
В мыслях Сфинкс заботливо убирает прилипшую мокрую прядь с лица Мака, опускает холодную ладонь на горячий лоб. Забирает боль. На деле же безвольная грабля остается неподвижно касаться пола мертвыми пластиковыми пальцами. 

Сфинкс не сразу вспоминает, что Лорд все еще здесь. Поднимает взгляд, долго и внимательно смотрит, пытаясь что-то для самого себя понять.
– Молодец, Эльфиец, – слабо улыбается зеленоглазый, – Спасибо.