У Длинной не было недостатка в вибраторах. Она могла бы составлять график своих визитов, но предпочитала выставлять в уме очередность чужих. Разумеется, чья-то очередь наступала чаще. Например, номер пятнадцать нравился ей больше третьего, поскольку был покуда чем-то новеньким. Восьмерка же воистину доставляла бесконечное удовольствие. Габи легко заводилась, легко делала вид что заводится, ещё легче давала понять, что ей даже не обязательно кого-то желать, чтобы заниматься благотворительностью. Она без должного смущения рассказывала о своих фантазиях, и куда чаще воплощала их в жизнь хотя бы в порядке игры.

Конечно, случались и недоступные ей угощения.

Но была одна фантазия, о которой не распространялась даже она. Нет, не мечта о великой и чистой любви или встрече с президентом, который увезет ее с порога интерната к вершинам. Это была самая что ни на есть приземленная, грязная, возмутительно пошлая фантазия. В лучших традициях. И все же, ее бы не поняли.

Колясники Дома в пределах своих физических возможностей вели полноценный образ жизни. Пускай Габи это порой больше смешило, чем вставляло. Обитатели Четвёртой вовсе отличались редкой степенью ебанутости, да только и прочие группы не слишком отставали... А вот Фазаны были совершенно другими. С наскоку и не объяснишь в чем проблема, не выловишь из множества раздражающих фактов тот самый, краеугольный.

Со стороны все парни скрадывались в одинаковые массы, таковы особенности стайного строя. Так что по-своему Фазанчики неплохо выделялись, ничего особенного. При должном усилии даже можно было бы не беситься. И все же. Белые рубашки... Нет, Длинная не повернулась на новом фетише, но одинаковые вещи, одинаковые наборы, вызывали отчетливые ассоциации с формой. Из всех жителей Дома, они как будто единственные признали себя пленниками казенного учреждения. Играя по правилам взрослых, они единственные признавали себя... Детьми? И Длинную это обстоятельство сводило с ума.

Она не была ни чем больна - замкнутая система интерната не давала простора для заражений, к тому же ее регулярно проверяли - но представляя себе класс этих прилежных «мальчиков», умников не выкрикивающих ответы с азартом, не тянущих руки, нет, примерно поднимающих их без отрыва локтя от парты... Эти чередования чёрного и белого... Она мечтала заразить каждого из них сифилисом. И смотреть, облизываться на то, как они гниют заживо. Гно-ят-ся.

Неприязнь Габи, чистейшая незамутненная злоба, принадлежала существу, обладающему очень смутным, полузабытым пониманием. Скорее наитием. И как многие сильные чувства Длинной они находили единственный давно проторенный и всем известный путь. Пока кто-нибудь из соседок  – «Динная, блять, жри уже свой хавчик и не еби мозги» –  не призывал ее вернуться в реальность и перестать долбить от столешницы монотонный ритм лакированными когтями.

У колясников в действительности сильные руки. Даже у Фазанов, хотя их постоянно катают, точно младенчиков по парковым аллеям. Проблема таилась в другом. По правилам взрослых детям не положено себя защищать, их функция подчиняться. И она жаждала этого подчинения. Она желала пройтись по впечатлениям жертвы в своих лучших туфлях, оставить следы каблуков и кровоподтеки чужих выдумок. Измарать «белую рубашку» до состояния половой тряпки, низвести собой и мысли, и жалкую душу, чувствуя, как агонизирует удовольствием податливое тело. Упиваясь вседозволенностью…

Конечно же все это могло быть и неосуществимо. Возможно, за фасадами лозунгов рубашечки могли дать ей фору. Мало ли. «Мальчикам, которые задают слишком много вопросов, затыкают рот членом!» Но хэй, на то это и ее эротическая фантазия, недоноски. Съебались.

И вот теперь, выуживая с книжной полки томик Уленшпигелья Длинная наблюдала, как вдоль противоположного стеллажа пробирается никто иной, как Джин, глава фазаньей многоколесной гидры. Редкостное зрелище, можно сказать неслыханная удача – Фазан без компании или сопровождения. Оцарапав корешок, Габи сунула книжонку за пояс супермини юбки – едва не пропихнув макулатуру и под резинку белья – и привалилась плечом к книжным рядам.

— ..И что же нынче интересно самому начитанному мужчине Дома?..

Длинная улыбается расслабленно, голос, то хрипящий от молчания, то сорванный от криков, давно перестал ее смущать. Можно было усмотреть в нем и некоторую изюминку.

Отредактировано Длинная Габи (23.11.2023 11:33:23)

На удивление чужая усмешка не отталкивает, напротив, то ли от внезапности, то ли с перепугу Фазан выдает естественную реакцию, что определенно нравится Длинной. Мысленно она ставит себе крошечный плюсик в плане – польстила вниманием. В представлении Габи подобные диалоги напоминали лозу вьющегося растения. И вот сейчас первый тонюсенький усик нашарил покуда неопознанный вертикальный объект. Ускоренная съемка позволит заметить движение.

Джин вот начинал казаться вполне живым парнем. Мимика хорошо вытягивала этот ботанский писос и спасала от излишнего внимания к стрижке аля «вечный девственник». Интересно, кем бы она была, если бы не узнала одного из вожаков Дома?

– Разумеется я знаю кто ты… Джин, глава фазаньего племени.

Произнести «староста» у нее язык не повернется, интонации же с головой выдадут. Подобное в планы Длинной не входило. Она несколько тянет слова, задерживаясь вниманием на поблескивающем металле очков – прицелы, мишени, линзы микроскопа? – прежде чем обратиться к прохладе глаз.

– И вероятно единственный из них с яйцами.

Габи не смеется, напротив, легкая усмешка на поджатых губах кажется, боже правый, одобрительной? Длинной нравится этот взгляд слегка из-под бровей, он ощущается весомым, достаточно физическим, чтобы пробуждать фантазию. И провоцировать иллюзией вызова. Покуда в разуме царило добродушие, но она прекрасно знала, сколь быстрыми могут оказаться изменения.

– Так что? Осталось в этом помещении еще хоть что-то вызывающее твой интерес?

В тишине пустой библиотеки отчетливо звякают кольца браслетов – по привычке в поисках сигарет Габи сует руки в карманы расстегнутой ветровки, от чего оная только сильнее сползла с одного плеча, прихватив с собой лямку топа. Бретельки под ней не оказалось, зато обнаженная кожа у ключиц и в ложбинке декольте мягко переливалась от глиттера. Лавандового под цвет теней и помады.

«Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя…»

А пыли действительно было порядком, хоть пальцем пиши. Признаться, кое-где Длинная уже так и сделала, в том числе пририсовала кое-что аккуратненькое кончиком мизинца. Она как раз повернула голову, желая взглянуть на «холст», отмеченный Джином, когда услышала тихий шелест шин. Это напоминало сценку из комедийного фильма, Габи даже улыбнулась, оборачиваясь на звук фазаньего отступления. Может потому их и прозвали Фазанами? Из-за этого тихого шороха, словно округло-каплевидное тельце пробежало в высокой траве.

Чтобы нагнать добычу ей хватает пары шагов на носочках. Из-за чужой спины Габи так же выглядывает в коридор, любопытствуя причинами остановки. И должно быть со стороны это выглядит забавно. Пятясь от колес, цепляясь пальцами за лакированную полку, Длинная старается не смеяться. Улыбка ее мимолетная, никому не предназначенная, случается шире, злее и тем ласковее, что ее никто не видит. Сколь удачно сложилось, ах. Поистине жаль, ведь не ее идея.

В прочем, договариваться с Логами себе дороже.

- Ш-ш-ш… - Габи звучит совсем близко у плеча, и дыхание ощущается на кромке уха, когда она склоняется, укладывая руки на рукояти кресла. - Ты ведь не разозлишься, если я помогу?

Пусть шумные протесты сейчас никому не выгодны, Длинная намеренно избегает куда более сомнительного «обидишься». Границы чужого эго для нее загадка… Как и безумия. Не отпуская, она делает еще несколько шагов назад. Выход из библиотеки, конечно, один, но можно обойти стеллажи с другой стороны и затеряться в глубине книжного лабиринта. Там не будет так слышно.

- Помнится, сам Мавр не был против, раз его креслом порой правили фигуристые девушки.

Негромкий и размеренный стук каблуков воплощает пропахший книжной пылью призрак библиотечного смотрителя. Габи даже капельку жаль. Суровая, хотя и улыбчивая женщина из ее детства точно не допустила бы в читальном зале схем, смутно зарождавшихся сейчас на ходу.

Пожалуй, каждый человек в Доме умеет управляться с креслом-каталкой. В их крыле колясниц так же было не мало, так что в практике Длинная ничуть не уступала всяким там мальчишкам, да и дорога под колеса стелилась ровная. Плавное движение, мягкий поворот. Вероятно, она даже слишком осторожничала в сравнении с пацанами, успела представить себя молодой Паучихой в сексапильном халатике, обладательницей тугих локонов и радикального блонда. Такие, конечно, бывают только в кино. И пациенты у них состоятельные пожилые джентльмены, способные накинуть на чай скромный кулончик с бриллиантом, м-м-м. Да, потому что медсестра нескромным декольте заставляет биться дряхлое сердце… В этот момент Длинная подумала об Акуле и содрогнулась в отвращении. Мечтания о сходстве с покойной супругой миллионера покинули ее скоропостижно.

- М?

Возможно, ответная улыбка вышла несколько растерянной, все же не каждый день ее хвалил фазаний предводитель. Докатилась. Да и вопрос последовал своеобразный. Можно сказать, исподволь Габи рассчитывала на что-то подобное, что-то дающее повод для неуместных откровений. Но не на столько же!

- А, нет. – Сделав шаг назад, она небрежно отмахивается от теории тотального беззакония девчачьей фракции. – Будь все так, жить стало бы существенно проще. Конечно, можно предположить… Но с такой высоты на законы плюю только я.

Поправляя лямку майки Длинная подмигивает, ее глаза в окружении густой подводки напоминают полынью. Где-то там, горячий источник растопил лед и придал водам легкий оттенок пурпура, заметный лишь в сумерках.

- Понимаешь ли, мы с тобой наедине сейчас. – Габи тянет из-за пояса юбки книжонку, не глядя укладывает ту на ближайшую полку, прямо поверх журнального ряда, улыбается. – И если потом, ты будешь рассказывать кому-то о нашей встрече, все сделают вид, что не верят… И даже если кто-то зайдет, пока я буду, скажем, стоять перед тобой на коленях...

Обратный шаг отдает чем-то лисьим. Длинная весьма грациозно – отработанный маневр на каблуках – присаживается на корточки, коленки, исчерченные сеткой чулок, плавно разъезжаются во благо равновесия. Можно придержать подол юбки, чтобы не доводить Фазана до инфаркта шелковистостью розового белья, но полумрак библиотечного закутка обеспечивает сносную цензуру. И простор для фантазии.

- ..А ты застегивать «рубашку», я просто сделаю вид, что уронила кольцо, полезла достать его из под колес. – Девушка улыбается, теперь уже она смотрит на Джина снизу вверх и кажется вполне этим довольной. – Хах, и знаешь что?.. Все сделают вид, что _поверили_.

Круг из них двоих замыкается, унизанные браслетами запястья скрещиваются, но не прикрывают груди. Длинная отражает позу визави по-своему – складывая руки на чужих коленях, склоняет голову чуть на бок, словно вот-вот устроит подбородок поверх запястий. И ее лицо будет столь близко. А дыхание ощутимо даже сквозь одежду.

- Теперь моя очередь. Тебе когда-нибудь отсасывали?

Вот так вот. Ах, как будет неловко, если у собеседника не работают не только ноги. Ну, видит Дом, он не первый.

Надо же, а Первая действительно соответствовала статусу образцовой группы. Длинной сложно понять, что она испытывает по этому поводу, бровь ее в лукавстве гнется слегка болезненно, точно от нервного тика. Разочаровалась бы она, получив подтверждение своим скабрезным предположениям? Возможно. Но чувство узнавания позволило бы воспылать еще большей симпатией. Слишком сладко ложилась на Джина иллюзия тихого омута, хоть кочергой шебурши, тыкай чертей в жопу.

- Клево.

Длинная прям чует – ее поставили в ряд со всеми «другими». И это подбешивает. Ведь она единственная и неповторимая и совершенно, вот абсолютно, не такая как все, присутствующие в жизни этого мальчика. Не собиралась его принуждать и ненависти не испытывала, и даже ни капельки не представляла, как «староста» и все, кто более-менее хорошо к нему относится, погибают в корчах.

Можно ли сказать, что тогда она не подозревала у Фазанов речевых способностей?

- А попробовать хочешь? – Габи вновь улыбается, выводит аккуратным коготком сердечко по внутренней стороне чужого бедра. – Это не подъеб. Я ведь могу.

Нет-нет, куда более неуместные «хочу», «тебя» и «порадовать» остаются где-то за кадром. Длинная не на столько потеряла чувство приличия, чтобы унижаться признаниями перед первым встречным. Границы — это хорошо. Пожалуй, маргиналы из маргиналов понимают их необходимость куда лучше. Сами решают, где остановиться в исследованиях дивного нового мира, сами проводят черту на песке, расставляют пирамидки из камешков. Табличку втыкают рядышком, отысканную среди плавника и прочего мусора от щедрых волн. «За буйки не заплывать.» И тем прочнее эти решения, чем больше в них гордыни. 

– За здоровье не волнуйся, я считай профсоюзная. Медосмотры регулярны.

Всё же запаниковал. Длинная рассмеялась бы, но подозревает: смех вырвется совсем нездоровый, голодный и обоюдно издевательский. Краткой растерянности в глазах за стеклом хватает, чтобы Габи почуяла в собеседнике живую горячую кровь. А дремлющее её сознание потянулось ближе, чуть слышно рыча и истекая вязкой слюной из ощеренной пасти. Длинная никогда не задумывалась о том, как оно выглядит, это, сотканное из самоощущений и смутных впечатлений, обращающее мысли в жемчужную слизь. Знала лишь, что у этого цепкие ломкие пальцы почти без ногтей, что на его длинном языке помещается по десять розовых и фиолетовых полос в три пальца толщиной. Порой, прикладывая руку близь солнечного сплетения она ощущала его впалый живот и прутья грудной клетки, выдающие ненасытное чрево. Возможно, не обладай она совершенно обычным человеческим телом, это переваривало бы её – гипотетических – детей.

Нервное порхание рук перед самым лицом дразнит, Длинная остаточно улыбается, но думает о том, чтобы перехватить нераскатанную нагрузками лапку, коснуться поцелуем запястья. Вдохнуть аромат кожи у синеющих нетронутых лезвием вен. Как легко эта плоть принимает на себя синяки?.. Не сложись все так, Джин мог бы утрястись в Третью со своей сдержанной – скорее невольной и недоискоренённой по незнанию – изящностью, любовью к ограниченной палитре. Слюнявчики, конечно, его бы бесили, но ничего, энтузиазма изображать не надо. Навел бы порядок в джунглях гнездовища. Никакой больше гнили и плесени, долой пятна от горшков на подоконниках. Даешь нервные срывы педанту одиночке.

Габи всё-таки смеется, вопрос, способный вывести из себя многих, её только забавляет. И маятник, которому положено бы уже качнуться обратно, уходит все дальше и дальше в сторону нежности. Возможно, это и не маятник вовсе, а шкала силы? Вот-вот и раздастся радостный «дзынь» на всю цирковую площадь. Новая мимолетная влюбленность, новая одержимость.

Обладать невинностью Джина – что-то из разряда чёрной магии. Звучит как достижение, но в приличном обществе не расскажешь. И Длинной внезапно нравится среди всей эксгибиционистической вседозволенности иметь нечто уютное для себя. Даже хуй с ней с девственностью, одного этого разговора хватит, чтобы лежать ночью в нестабильной тишине общей спальни и меланхолично улыбаться, покусывая ноготь на большом пальце.

– Нет, только симпотных. – Теплые пальцы начинают свое медленное скольжение вверх по чужому бедру, близкий путь при всей неспешности, и за малым не достигнув цели они останавливаются для обратной дороги. – Интересных мне. Я бы предложила пригласить меня на свидание, но…  Когда еще выпадет такая удача, да?

В отношеньках с Фазаном сложности приобретают геометрическую прогрессию.

Отредактировано Длинная Габи (27.12.2023 20:48:27)

А с чувствительностью у Джина похоже полный порядок. Вон весь подобрался, чуть ли не вжался в спинку кресла. Конечно же, как и любой ребенок в Доме, он умеет вести себя тихо – уединенных мест мало, спальни общие, душ ни всегда заглушит тебя от чутких ушей соседей – но наверняка легко стонет. Случилось бы встретить чуткого «музыканта». Короткие коготки Длинной цепляют сквозь ткань близь колена, и она убирает руку на край подлокотника, касается костяшек пухлыми губами. Ее вены тоже не тронуты лезвиями, гладкая кожа, никаких полос или круглых шрамиков. Суицидальные наклонности Габи иного рода: она часто думает о несбыточном. Например, о том, как было бы хорошо забрать этого мальчика на широкую постель и бесконечно долго мучать лаской на грани, поцелуями и невесомыми прикосновениями, изучая, улыбаясь, посмеиваясь, когда в очередной раз бесконтрольно среагирует его тело. Мило. Дрожью, мурашками, попыткой отстраниться. Или, наоборот, приблизиться. А прерываться лишь на разговоры и шампанское.

Тем временем же согласия ей не дают, а сидеть на кортах – какой бы опытной она не была – в столь загнутой позе начинает уставать и спина, и ноги. Тут уж или на колени становится, или на жопу падать. Длинная выбирает третье, отлипает от добычи, чтобы подняться на ноги. Кажется, будто вопрос ее расстроил, но это не так.

- Нет. – Она усмехается, сует руки в карманы. – Парни иногда притаскивают чего выпить, поболтать, но итог всегда один. Дольше чем на полчаса романтика их не хватает.

Вот так вот. У Джина не было отсоса, у Габи не было нормального свидания, можно прикинуть кто тут больший лох. Она улыбается вновь, прислоняется плечом к стеллажу, выуживая из ветровки пару попавшихся леденцов. Виноград и мята.

- Выбирай.

И она протягивает оба за хвостики-фантики, предлагая просто выдернуть из пальцев тот, что больше понравится.

- ..Вы вроде не любители табачного дыма.

Потому что Длинную яро потянуло. Курение, это ж почти дыхательная гимнастика. Обхватить губами фильтр, неспешный вдох, пауза, медленный выдох… На языке горечь, точно лизнул саму жизнь. Очень успокаивает, можно еще и на собеседника не смотреть, выдыхать в сторону – или куда-нибудь в потолок – ощущая как пряди скользят по лицу. Теплые. Всяко лучше, чем без приглашения лезть к культурному Джину на ручки. Тут даже ее наглости не хватит, а падать в углу на пол, это на долго. Это тащить из пачки сижку.

Длинная так-то уже уходить потихоньку собиралась – леденец предполагался утешительным подарком по случаю не состоявшегося интима – да засмотрелась на муки чужого выбора. Правильно говорят, подарки любят все. Даже взрослые мальчики, даже если речь о паре леденцов. Габи чуть улыбается, сама не замечает, как тянет из пачки сигарету, по привычке щелкает зажигалкой для первой тяжки. Надо бы бросать каким-то образом, только это похоже задача для следующей жизни. В стенах Дома курение скорее общественный ритуал, чем индивидуальная привычка.

Она могла с долей небрежности отмахнуться от попытки вернуть себе сладость, с высоты своей «работоспособности» сказать, что раз уж не захотел выбирать, может взять обе. Длинная и сама не любила отказываться от одного удовольствия в угоду другому… Но. В чужих словах мелькнул оттенок заботы. И вот от подобного она отмахнуться не смогла, особенно заметив чужое смущение.

- Идет.

С легкомысленной улыбкой она забрала сиреневый фантик с протянутой ладони, сунула обратно в карман, сделав пару шагов в сторону, чтобы сильно не дымить на чистенького Джина. Эх, все желание извазить его и посмеяться улетучилось, больно правильно тот выстраивал диалог. То ли хорошо играл, то ли действительно был не таким плохим парнем. Выкобенивался б, она может что-нибудь и отчебучила бы. Оставить смачный отпечаток помады на крахмальном воротничке – достойная пакость Фазану.

- Ууууу… - Габи выдыхает затяжку через плечо, хмурится, задерживаясь взглядом на кончике сигареты. – Хороший вопрос. Тебе правдиво или красиво, как в Доме принято?

Когда-то у Длинной водился спортивный интерес придумывать новые и новые истории о своих родителях. Подобным многие увлекались. Придумывали себе родителей звезд, мафиози, героев войны. Некоторые вешали такую лапшу взрослым на уши, когда случалась встреча с посторонним. Обычно на выезде. Но большинство лихо притворялись дохлыми, едва приходилось вспоминать о прошлом. Болезненное это дело. Длинная тоже не любила и сказочки о предках никому не рассказывала. Вот только сейчас все они мигом восстали из дремучего детства, предлагая свои услуги.

- Ладно, будет честно. – Длинная трет бровь, будто ее внезапно кольнуло мигренью, потом улыбается и тряхнув головой смотрит на парнишу в коляске. – Я не особо в курсе. Но мой отец похоже затейник, раз сидит за совращение малолетних и изнасилования?

Габи изображает смешок и жмет плечами, типа хочешь верь, хочешь нет.

- Мне одна блядь с женского газеты показала, думала я впечатлюсь и присмирею. Так что… Видимо, я здесь, как плохое воспоминание.

От подобных разговоров всегда странное ощущение. Вроде озвученные факты чудовищны и должны причинять лютую боль. Ну, хоть какую-то боль. Но за давностью лет они просто факты, и ты старательно пытаешься ощутить что-нибудь положенное ситуации, при том приняв небрежную позу. И только неудача повергает в меланхолию. Сплошная неловкость. Затем нервный смех все усугубляет. Длинная вертит в пальцах сигарету, но смотрит на руку, словно на ней не осталось кожи. Не потому, что сказанное обнажило застарелые раны, а потому что каждый раз наплывало это до потемнения в глазах закономерное. Человек, ее породивший, был женщиной. И был другой человек. Мужчина. И родилась она, женщина. Никоим образом ведь не мог родиться... Как у «негретосок» не рождаются белые мальчики. Они появляются на свет как-то иначе.

Габи плавно кивает. «Привет всем выкидышам, недоноскам и переноскам… Всем уроненным, зашибленным и недолетевшим. Привет вам, „дети стеблей“.» Столько красивых слов на тему брошенности звучат маленьким произведением искусства. В районе ворот дантовского Ада.

– Ага. – Наклонившись Длинная извлекает из-под нижней полки стеллажа жестяную банку-пепельницу, ставит ее прямо на книжный ряд, неподалеку от Уленшпигелья. – Друг друга. А еще воспитателя.

Диалог у них, конечно, от минуты к минуте краше. У кого приличного часотка бы началась от невозможности заткнуть поганые рты. Габи же меланхолично сбивает пепел в жестянку, делает новую тяжку. Последний год – как надышаться перед казнью? – время истерик и перемен, к слову, тоже истеричных, точно визг несмазанного колеса.

А смущение делает Джина на редкость милым. Непосредственность – бронебойное оружие в сочетании с цепкостью ума. Длинная невольно улыбается вновь, понимая, что окончательно попала. Пусть этот мальчик будет разным? То циничным и восхитительно умным, то очаровательно нежным? Тогда ее никогда не настигнет скука.

– Правда. – На фильтре остается фиолетовый контур, иногда не обязательно ставить подпись. – Четыре человека на комнату. А еще у нас в коридоре почти никогда не выключается телик, даже ночью. Мы вытаскиваем туда матрасы, получается лежбище.

Улыбка никак не покидает ее, Габи говорит, а та все просвечивает в уголках губ, отражается задором в глазах.

- Знаешь что?.. Я тебя приглашаю. Когда что-то изменится.

О да. Это будет выходка.

Отредактировано Длинная Габи (10.02.2024 13:25:42)

Мы сдадимся ангелам без боя:
Лучше в небо, чем такая жизнь.
Знаменосца не возьмём с собою,
Ибо жизнь он не дорожил...
Знаменосец должен жить...

Кажется, взболтнула лишнего. Длинная с легким недоумением прислушивается к себе, так как вроде бы высказала очевидное. Все они уже в лиге старших, их недовольство нарастает, неудовлетворенность лишь подстегивается страхом перед утекающим меж пальцев временем. Скоро все закончится. И они не урвут желанного. Девушки день ото дня чаще торчат у телика за мелодрамами, чаще напиваются, но реже уединяются. Парни же бормочут невнятности о перевороте, вожаке Псов и метании ножей.

– Пожалуй. – Чуть пожав плечами Габи забивает на пустые переживания, пока еще может. – Это как… С бойлером неисправным. Если не следить, напряжение будет расти и расти, пока случится взрыв. А взрыв – это тоже к переменам.

Со смешком она дотягивает сигаретку до фильтра, тушит ее о внутренности жестянки, прежде чем запихнуть бычок поглубже. Над импровизированной пепельницей призраком вьется дымок. Ошметки по стенам, конечно, не повод для веселья. Да и тела, расфасованные по пакетам. Кого-то увозили на скорой, а они смотрели из окна. А потом в коридорах очень долго пахло хлоркой, не продохнуть. И глаза слезились, будто их выедало чужой болью. Кто бы мог подумать, что переплетение рисунков и надписей окажутся персоналу на руку? Штукатурку они бы не отмыли.

Цокнув языком, Габи зачесывает волосы пальцами, но грива ее вновь рассыпается на пряди, обрамляя лицо и скрывая один глаз.

- Скорее всего никто не расскажет тебе подробностей о том случае. Нас вот старшие закрыли, чтобы не мешались под ногами. Пацанов, наверное, тоже. – Издав короткое «хах» она возвращает на лицо улыбку. – Говорят, ваш Сфинкс полысел после того, как увидел лужу крови в коридоре. Может так и есть.

Уходим бесшумно, под пологом ночи,
Мальчишка проснётся и смерти захочет,
Оставшись один, разуверится в Боге
В начале дороги...

Песня эгоистов, идущих в Рай
Тем Гринхилл