#не_наружность

Жанр:
магический реализм

Система игры:
эпизодическая

Внешности:
реальные

Рейтинг: NC-17 (18+)

Ахтунг! 20 октября принят новый закон о возобновлении общения парней и девушек.

Дом. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть. Серый Дом не любят.

По всем вопросам

Нужны Дому

#не_наружность

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » #не_наружность » Архив эпизодов » в загоне собственного «я»


в загоне собственного «я»

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

idst — вишнёвое пальто
https://i.ibb.co/C2tzs42/drunk.png
В ЗАГОНЕ СОБСТВЕННОГО «Я»
Холст, Гибрид
крысятник, вечероночь, G
— Чё там у тебя? А? а?
«Сочиняю, как впишу тебя в стену зубами, если не заткнёшься»

Отредактировано Гибрид (21.02.2024 17:43:15)

+6

2

Пара щелчков зажигалки. Следом - едва удовимое потрескивание поджигаемого табака. Зажать зубами тонкую сигарету и сделать пару пробных тяг, чтобы «палочка смерти» постепенно тлеть начала. После этого выдохнуть дым, наполнив чуть сладковатым дымом мир на метр вокруг. Ритуал почти ежедневный перед тем, как улечься спать. Реже - для погружения в мир творчества. Холст убежден, что таким вот способом прочищает разум и прогоняет из головы куда-то все лишние мысли, мешающие творить и вытворять. Может оно и правда работает, а может просто эффект самовнушения, но парню хочется принимать это за правду.

Ухмылка появляется будто бы сама собой, прежде, чем рука представителя второй опустится вниз и росчерком об обшарпанную стену затушить сигарету. Потом Холст с явной неохотой соскользнет с нагретого собственным задом подоконника. Кажется, вот оно! Новая идея на эскиз. Новая пафосная речь великого человека прошлого, оформленная, как всегда, в индивидуальном, креативном стиле. Только бы удержать вдохновенный порыв до того момента, как среди множества вещиц, приныканных в потайном кармане множества мелких вещиц, сныканных в подкладе спальника сыщется дневник.

В стайную не возвращается сразу. На всякий случай, остановившись за метр и прислушавшись к звукам из родной «норы», Холст прикидывает в голове сочетание шрифта и цветов, пытается подобрать символы, в коих строки сыщут отражение и когда-нибудь останутся на свободных участках кожи. Убедившись в безопасности и не «вписавшись» в какого-нибудь внезапно вылетевшего состайника, крыса возвращается в спальню. Окидывает взглядом территорию и едва ли не выдает «нихрена себе», подивившись спокойствию и тишине. Тишине, естественно, по меркам Второй. Каждый занят своим делом: кто дрыхнет уже; кто - пребывает в собственных мирках. Сливаются в нечто неразборчивое обрывки строк песен и мелодий. Почти идиллия, ведь никто пока не бьется в истерике и не зажимает наспех вспоротые руки, украшая пол багровыми каплями. Впрочем, возможно, пока - главное.

Добравшись до собственного лежбища, Холст нашаривает тайничок. Так же наощупь находит блокнот в истрепанном годами переплете, пару раз перед тем ойкнув и зашипев. После выискивает таким же образом несколько цветных карандашей и маркер. Укладывается на живот, поверх спальника, и начинает делать зарисовки. На сей раз - даже без музыкального сопровождения. За временем и окружением не следя, выводит одну линию за другой, превращает в завитки, добавляет или вычеркивает детали. По несколько версий для одного и того же, пока в глазах не начинает покалывать от ряби и слова будто не врезаются. Со вздохом огорчения, что в воображении все выглядело иначе, а на бумаге, сколько не старайся, то самое не выходит по итогу, откладывает дневник и снова изучает обстановку вокруг. Взгляд сразу же цепляется за одного из состайников. И снова ухмылка появляется на лице крысы.

«Как его там...о, точно, Гибрид. Интересно...»

Холст встает, подхватывает сборник творчества и подходит почти вплотную к состайнику. Одного из немногих, с кем парень находится в нейтральных отношениях. То есть - почти никаких. Пусть, вроде как, уж несколько лет делят общую территорию, но даже знакомыми их назвать язык не повернется. Неплохо бы исправить уж наконец.

- Что, тоже муки творчества терзают?

Внаглую вторгаясь в чужое пространство, Холст все же остается от того на расстоянии. Помнит, что почти все состайники вооружены и порой опасны. И все же. Улыбка шире и в глазах блеск.

- Да ладно. Уж творческих людей я по морде опознаю. Уж поверь.

Хмыкает и еще больше заступает за границы.

- Холст.

Наверное, странно и глупо начинать вот так, но слово, как известно, не воробей и обратно его не поймаешь.

- Чем занимаешься? Песни, стихи или там, что иные сочтут в определенных обстоятельствах актом вандализма?

И словно бы случайно косой взгляд бросает на состайника. Небрежное движение - демонстрация собственного «портфолио», пока еще в закрытом виде. И очередный шаг дальше от чужих границ вперед. Постепенно, осторожно, но не слишком, вторгаясь в чужие тайны.

+1

3

Китайский рисунок без перспективы. Понимай, как знаешь; трактовок — тысячи, ну, или по крайней мере хотя бы три, если глубоко не копать. Цветы, цикады, креветки, тушь-каллиграфия — довольно плоское, но завораживающее в наследии Ци Байши. Разглядывай так и эдак, крути в руках, изучай, мыслей полёты оставь — здесь нужно чувствовать. Что хотел сказать автор? — забудь, он рисовал природу с натуры. Анализ излишен. Может, по секрету расскажет сам, завидев твою решимость докопаться до истины.

Согнутые колени вместо ящика-стола: я брезглив и до сих пор изнежен стерильностью прежнего — наружного — обиталища. Даром что живу в Крысятнике три года: некоторые черты не выдворить из себя упорным коллективным сознанием, стадностью. Кое-что носишь с собой вопреки крутым поворотам. Всё ту же любовь к культурообразующему, например, вырезая из позапрошлогодних выпусков журнала «Искусство от и до» картинки азиатского художника и вклеивая их на свои страницы. Дополняя словами — тоже излишними, как анализ, — и отскакивая от буйства Второй, как развязавший хвостик воздушный шар. Куда-то, где под флейты, барабаны и цимбалы в вакууме наушников раскрываются бутоны ползучей тыквы, привлекая стрекочущих кузнечиков. И ты — один в этом боголюбимом замершем пространстве; затаился, забыв, как дышать, заземляешься только холодом стены по спине.

«Пожалуйста, пусть это будет реальностью», — и держу хрустально-рассветные образы, как сокровище, плотно зажмурив глаза. Ровно до тех пор, пока марево со звоном не разбивается шагом на личную территорию.

Тоже — что-то азиатское. Быстро работает Вселенная, да? Тоже — весь в росписи, с ног до головы — чьё-то поле для творчества. И всё-таки, с перспективой или без?
Безвозвратно упустив первую фразу, я снимаю наушники, оставляя их болтаться на шее. «Знаю я, что ты Холст. Издеваешься?»
Цокаю, пожимая плечами, мол, тебе моя кличка известна, давай без прелюдий. Что за ересь: знакомиться спустя три года спанья в мешках бок о бок и переглядок в библиотеке? Холст, впрочем, до этого вечера не бесил никогда. Даже наоборот, в нём я незаметно находил поддержку своим около-фазаньим замашкам, вроде ‘убирать после себя хлам’, ‘не засирать чужую одежду кофе и кровью’, ‘не тушить окурки о блюдца с недоеденной едой’ и прочим. Он больший бунтовщик, чем я, и выражаться умеет, не стесняясь. Адаптирован, что ли.

— А я по морде опознаю эгоиста. Личная скука — не повод для бестолкового запоздалого знакомства.

Грубовато получилось — как есть теперь. Но на моей памяти Холст не грешил вспышками истерик и слёз, не бежал вскрываться в кабинки туалетов и не бился в конвульсиях на резкие слова. Жить будет. А я снова отталкиваю. «Какой в этом прок, Холст? Мы не успеем подружиться — нагрянет выпуск»
Ладно.
Допустим.

— Что-то рисовал? — киваю на потрёпанную тетрадку в его руке, на следующем выдохе отдавая в пространство колючесть, которую минуты назад готов был выпустить в лицо Холста. — Я знаю, ты художник. Или вроде того?

Ещё один цикл дыхания — и я захлопываю собственный блокнот, отправляя его на пол, к растерзанному журналу и кассетному плееру. Зажимаю ‘паузу’. Вау, а вот это уже шаг. 1:1. Своё я тебе не покажу, но выключу музыку, раз ты пожаловал за границу и разбил всю магию момента. Азия тут, Азия там. Довольствуюсь тем, что предлагают извне, в общем.

— Я размышлял о китайском примитивизме в живописи и графике. Что-то в этом есть. Никаких подводных камней и скрытых смыслов, на первый взгляд. Но всё равно: сколько у картины зрителей, столько и сюжетов. Никто не подумает одинаково, скажем, на один и тот же цветок. Этот цветок разнесёт людей по разным мирам. Здорово, мне кажется.
...И очевидно.

Тут же взгляд опускаю, пальцами перебирая по шероховатостям пола вокруг своего спальника. Жесть, если честно. Кажется, это моя самая длинная речь за всё время в Доме, ха. И сердце несётся зайцем в галопе, благо, свет выкручен на минималку: может, щёки не покажутся пунцовыми. Ужасно неловко — выражать своё мнение, особенно, когда тебя о нём не спрашивают. Как вообще люди коммуницируют? Судя по динамике отношений в Доме, не сказать, что всегда успешно. Зато живут же свои чувства-эмоции, насыщаются; опыт, впечатления, обмен мировоззрениями — полноценные существа, если так посмотреть. Не то что я.
За свои семнадцать впервые приоткрыл дверцу шкафа. Привет, Холст. Как дела? Обсудим искусство?

+1

4

Можно вечно любоваться тремя вещами: текущей водой, пляшущим пламенем и тем, как пребывают в муках умственного труда другие. Холсту нравится читать по лицам окружающих то, о чем думают эти люди. Встретившись же случайно взглядами, пожимает парень плечами и показывает любой из жестов одобрения и поддержки, в ответ, чаще всего, получив тот, что вполне определенно указывает весьма конкретное направление. На том и прекращает расписная крыса общение, ничуть не смутившись и не обидившись на посыл. Пообещает перед тем про себя, только поведя плечом, попытаться наладить контакт в следующий раз. Не со всеми, разумеется играет он в эти гляделки, выбрав тактику измора, предлагая каждый раз перехватить инициативу другому невольному игроку. Потому что провокацию и предложение просто пообщаться могут соседи по спальне могут не правильно истолковать, воспринять случайные взгляды и усмешки провокацией и актом агрессии. Такова уж натура вспыльчивых, склонных к публичным выступлениям с кровопусканием истеричек. Впрочем, Холст и сам такой. Потому шибко на рожон не лезет. Как правило. Но бывают дни-исключения.

Крыса улыбается. Улыбается глупо и совсем по-детски, глядя на состайника. Смешком отвечает на недовольство Гибрида, когда тот называет его скучающим эгоистом. Кивает, не переставая ухмыляться во все тридцать два. Пытается незаметно заглянуть в блокнот другого человека искусства. Не получается. Что ж, всему свое время. Ему ли не знать, как бесит, когда пытаются влезть в душу, иногда еще и раздавая непрошенные советы или критику. Поэтому отодвигается от Гибрида Холст еще немного. Переводит взгляд на стену, хотя внимание его все еще целиком занято состайником.

Ой, нет. Я не художник. Вернее, не совсем. Пара простеньких карикатур, символичное изображение на мотив египетских иероглифов, игра со шрифтом...да, наверное, на этом мои таланты и все. Предпочитаю любоваться шедеврами других, частично - на себе. А ты?

Снова смотрит в лицо и чуть хмурится, пытаясь в закоулках памяти отыскать все, что известно о парне рядом. И, к разочарованию собтсвенному, понимает -  что почти нихрена. Кличка да то, как выглядит. Спроси кто со стороны, то Холст определенно показался идиотом даже самому себе и только бы ковырял носом кед пол. Так почему бы не исправить ситуацию сейчас. За год до того, как всех их разведет по множеству дорог Наружность, куда их выпнут, не спрашивая.

Гибрид отчего-то вызывал симпатию. Может, потому что в редкие моменты взаимодействиях в стайных делах, Холст имел возможность заметить меж ними общие черты. Только раньше отчего-то было как-то неловко отвлекать его от, без сомнения, важных и интересных дел. Теперь - как-то пофиг стало. Может, и правда, его затея увенчается успехом?

Хм...- изогнув в недоумении бровь, только и выдает Холст в самом начале беседы о высоком, высказывая крайнюю степень интереса к предмету обсуждения. Прикусывает язык, не смея прерывать, и дослушивает  состайника до конца. Радостно хлопнув в ладоши, как только Гибрид заканчивает говорить.

  Похоже, состайник был одним из тех, кто поддерживает увлечение крысы искусством. Взгляд снова выцепляет блокнот, что недавно был в руках у парня. Дневник или, как и у него, сборник творчества? Что ж, приятно обнаруживать в состайнике куда больше общего, чем могло бы быть. Это ли не принято звать судьбой? Даже обидно. Очень. Что только сейчас, присмотревшись чуть более внимательно к тому, с кем уж несколько лет делит территорию, находит, считай, родную душу. Непростительная ошибка - упустить столь интересного состайника из вида.

Они могли бы проводить долгие часы за обсуждением всего, что принято считать шедеврами мировой культуры. Искать новое в привычном, обмениваться знаниями. Милая картина. Всем думающим, что во второй сплошь истерички и невротики, у которых в мозгах каша от орущей сутками музыки, на радость.

- Откровенно говоря, Восток не совсем моя тема. Сложные они. Надо вглядываться, в каждой вроде бы простой детали, самой незаметной хрени - тайный смысл. Для избранных, в общем. Я вот слишком идиот для такого. И, вообще, я больше по литературе.

Постепенно. Шаг за шагом. Без спешки, чтобы напором не спугнуть Гибрида.

- Держи. Критика принимается.

Словно в благодарность за чужое откровение, тоже решает поделиться своим. Подхватывая собственный дневник - обычный толстый блокнот слегка потрепанный на углах, протягивает его Гибриду.

+1

5

Улыбки в сером-сером, как пылью замусоленные, заезженные просёлочные дороги, Доме — особенный вид выражений. Нередко они читаются как пьяный улёт от мешанины, разлитой в Кофейнике умелым бариста. Иногда — как удачный побег от реальности в собственную ‘фантазию наяву’. Если совсем не повезёт, пронаблюдаешь, как кто-то психованно разрывается от смеха на чужую горесть.
Ни с кем не дружить — быть лишённым обычных, ч е л о в е ч е с к и х, улыбок. Улыбок, которые предназначаются именно сейчас именно тебе. Стечение обстоятельств, общая колюче-пушистая шутка, спасительная поддержка. Я мог только наблюдать, но не всегда понимал, где заканчивается воображение и начинается честность.

Сейчас — тоже. Не понимаю, с чего бы ему улыбаться. Этому Холсту — зачем? Что я такого сказал, чтоб заслужить его искрящую белизной и подкупающую откровенностью улыбку. Но он прёт напролом, не намереваясь сдаваться, и все мои стены, такие же серые, как Дом, разбираются камень за камнем, вроде Дженги, простенькой игры: вытащишь один брусок — развалится ли следом вся башня?

Он подкупает — я подкупаюсь.
Не то прямым попаданием лоб в лоб, не то бестактной тактичностью манер, которыми Холст бросается прямо в лицо, не стесняясь, но улавливая все мои уязвимости и страхи, при этом нивелируя их ненавязчивой… добротой? деликатностью? Хочется крикнуть: но так же не принято, эй! что ты делаешь?!
…Кем бы я был сейчас, заведи мы этот разговор на год или два раньше?

— Мы здесь почти все умаляем свои таланты, не думаешь? А когда наоборот кичимся чем-то, прикрываем тем самым свою неуверенность, — говорю, припоминая, что несколько раз ночью, во сне, свидетельствовал и «простенькие карикатуры», и «игры» со шрифтом, и всё то, что Холст умудряется принизить в своих и моих глазах. — А я… я тоже ни то ни это. Где-то серединка, где-то наполовинку. Сочиняю разное, иногда собираю гербарии, ну, знаешь, композиции из сушёных листьев и цветов.
Я клоню голову вбок, в попытке немного улыбнуться ответно роняя из собственных пальцев напряжение. Сбитое в затвердевший глиняный ком, теперь оно осыпается сухим песком, рассеиваясь в воздухе и исчезая. Почти-осязаемое.

[indent]Почему мы все —
такие разбитые?
Покоцанные, обшарпанные, порезанные игрушки: у кого-то вместо глаза — пуговица, у кого-то неровным стежком пришита лапа, кто-то — с выпотрошенной ватой из живота. Нескладные. Но оттого, вообще-то, не хуже и не бессмысленнее тех, кто не сложит цены своей целостности и достигнутому просветлению.
Мы заперты на складе, всеми забытые и списанные со счетов задолго до возможности проявиться в Большом Мире.

Холст передо мной — нараспашку; смотри, пробуй, разглядывай, изучай.
Может, он душа компании многочисленных друзей, а может вообще, у него один друг — на один день; может, в своей экстравертности он настоящий профи и ему ничего не стоит просто взять и заговорить, не гася при этом мнение другого: если он экстраверт, то определённо очень мудрый. Ещё один его неочевидный талант.

Мой кивок на полученное мнение об азиатском творчестве понимающий. Но я ставлю себе пометку в мозге: «потом всё-таки обязательно подсадить Холста на японские шедевры каллиграфии и гравюры». Ловлю себя на преждевременном, необдуманном ‘потом’ как-то растерянно: словно уже настраиваю пирамидки из планов на наши следующие разговоры и общее свободное время. Ай, Гибрид, да какого же хрена? Это не твой стиль. Твой стиль — никогда.ничего.не ждать, не_рассчитывать.

Но душа — она всегда быстрее, чем мозг. И она требует, а я ведусь. Потому показываю на застёгнутый спальник, подвигаясь и освобождая место рядом с собой, мол, падай, давай посмотрим вместе. Расскажешь, что тут к чему и как оно устроено по системе. Есть ли система вообще, или ты руководствуешься только одним вдохновением? Сиюминутно, порывисто, подобающе настоящему творцу?
Я скрещиваю ноги, как йог, и держу дневник хоть и потрёпанный, повидавший виды, но с осторожностью ювелира. Разве что перчатки белые не надеваю на пальцы. А мог бы.

— Это же Бродский, да? — круглые очки, извечная сигарета-спутница, взрослый взгляд с раздумьем и неприкрытой тоской на весь мир. Своеобразное, вольное изображение: штриховка, оттенение, чёрно-белый угольный портрет на половину страницы. «Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были» — вспоминается сразу, я улыбаюсь уголком рта, прикусывая щеку изнутри. Мне близко.
Под изображением — выдержка из стихотворения:

[indent]Можно налить воды. Позвенеть ключами.
[indent]Одиночество есть человек в квадрате.
[indent]Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
[indent]Пустота раздвигается, как портьера.
[indent]Да и что вообще есть пространство, если
[indent]не отсутствие в каждой точке тела?

Я знаю все строки наизусть, я выучил их ещё там, закрытый шелкографией стен отцовского особняка и каскадами тяжеловесных штор.
Это — по-домовски. Утопать в одиночестве, со смирением, без лишней трагедии принимая отсутствие перспектив. Не зря мы с Холстом оба попали сюда — похожие.

— Мне нравится здесь размашистость и свобода твоего почерка. Он не скукоженный, знаешь, не забитый, не угнетённый и не запуганный, как крыса в клетке, — посмеиваюсь, пальцами показывая витиеватые пути бегающих по запертому пространству лапок. — У меня, кстати, пунктик на каллиграфии. Но сам я не умею красиво выводить буквы.

Я пролистываю ещё несколько страниц, медленно, приятно до мурашек похрустывая бумагой. Исписанная с обеих сторон, она становится тяжелее на вес, ломче;
у меня глаза блестят — словно касаюсь сокровищ. Дотронулся-до-бесценного.

— А над чем ты работал до того, как подойти? Я видел, ты вернулся и взялся за что-то. Покажи сам. Что задумывал? — передаю дневник обратно Холсту, повернувшись в пол-оборота и заглянув в тёмные глаза. Несколько секунд. Потом — отвожу свои быстро, будто опомнившись: я не завожу тесных контактов. А если чужие глаза — это чужие души, то забываться уж точно никак нельзя. — Извини, я наглею.

Отредактировано Гибрид (11.03.2024 11:09:20)

0


Вы здесь » #не_наружность » Архив эпизодов » в загоне собственного «я»


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно