О ней я знала только, что она – крёстная Кузнечика. И что все ее уважают. Хотела даже перекраситься в черный, когда вырасту. Подражала ей, как умела, а умела я плохо.
Зато чувствовала благодаря ей, насколько прочные у Дома веревки для приручения. Теперь о том, чтобы сбежать, даже мысли не было. Не знаю, благодаря ей ли только. Зато знаю, что не боялась. Совсем.
Никого.
Эта свобода от страха пленила, завораживала, дурманила почище всех баек об Изнанке и Лесе, в котором никогда не бывала, но точно знала, что они есть, как есть все сказки, что недорассказала мама и недосочиняла я. Жить теперь хотелось, как никогда прежде: столько в ней неиспытанных, непройденных троп, столько неузнанных историй, нераскрытых тайн – как в них с ума не сойти? Вот же они, живые - и не сходят! Многого не говорят, что только подтверждает их осведомленность. А также шанс стать такой же, стать одной из них. Когда буду готова. Сомнений не было, что стану. Это вопрос времени, но очень уж хотелось его поторопить!..
Оставляю себе в окне тоненькую струйку ветра – не надышаться. Захлёбываюсь этим весенним воздухом будущих перемен, таких близких сейчас, почти осязаемых – и не рискую распахнуться ему целиком, чувствую, что не набрала достаточно сил и ума, чтоб не разорваться на беспомощные ошмётки, не околеть под его ветром, не сожрать себя изнутри его пастью. Но жадность моя всё острее, с каждым днём я вхожу глубже, позволяю себе больше, чем, может быть, другие. Но я не хочу равняться ни на кого, кроме Ведьмы. Только она невидимо управляет собой в его потоке с изяществом синего пламени. Ни у кого другого я не замечала отблеск чистой отваги во мраке зрачков. Холодной и испепеляющей одновременно.
Хочу себе, такой же.
Знаю, что не набирает она учениц, что я ей и задаром не нужна. Не люблю быть ненужной. Единственная моя слабость. Навязчивой тоже. Надеюсь, она не думает обо мне, не замечает. Пусть просто приобщит меня к армии своих поклонниц – лучшей узды для меня не сыскать.
Отрываюсь на Смерти. Я зову его Рыжим. Брат он мне или где? Представляю, что хотя бы однофамилец. Любимая иллюзия дома, семьи. Ведьма – мама, Рыжий – брат. А отец, ну ладно, отчим – Лось. Он для всех тут папка. Даже для самых отколотых и недобитых. Знаю, что играю в запретные игры, но мало ли тут нарушителей? Я обо всём молчу, никто никогда не узнает.
Он старше меня на год, но кому это надо? Его и зовут не Смерть, если смотреть с этого ракурса. Для меня он малыш. Мой малыш. И теперь я не скажу наверняка, кто в кого вцепился, кто кому нужнее. Я давно не играю в игры «а что если», для меня нет никаких альтернатив. Только правда, только сегодняшний день. Жизнь научила хватать и высасывать всё, что есть – из настоящего. А его тут несметные богатства, везде, вокруг, как в пещере Аладдина, стоит только понять. Но вообще, неплохо бы знать заранее, что узел «намертво» работает в оба конца. А у меня нет решений на этот счёт. К размышлениям подтолкнули всё те же старшие, к концу прошлой весны во всех песнях перешедшие на минорные аккорды. И вот это вот их «всё равно скоро прощаться». Да какой «скоро»?! Еще целый год впереди!.. Целый…
Представить себе жизнь без старших я так и не сумела. Я вообще терпеть не могу представлять!
Но уехать от Рыжего этим летом смогла. Надо было. Вернее, не так. Я заигралась в того мальчишку из «Игрушки», увидела себя со стороны и себе не понравилась. Пусть Рыжий знает, что он свободен. Да и мне не мешало сбить себя с властолюбивых целей. Это всё из-за старших! Утратив в Доме свой страх, я начала чуять чужой, и не знала, куда деваться от этой всё усиливающейся неистощимой вони! Есть примеры не только для подражания.
Я не считала это побегом. Просто у нас нет права на сантименты, мы должны укреплять дух, иначе шанса выжить не будет. Старшие привязались намертво, к Дому, друг к другу, к общим снам и секретам, а время уже подняло над ними свой хлыст, и они испугались. Я не перекладываю на себя, я не буду такой. Умный учится на чужих ошибках, так, кажется, говорят? Я просто постараюсь быть умной, чтобы не испугаться, когда придет мое время.
И это было весёлое лето, Рыжий обязательно порадуется за меня. Я даже стала записывать, чтобы не забыть всех деталей, ведь иногда по-настоящему пахнут счастьем именно они, а не события. И потом! Чем интереснее и подробнее будет мой рассказ, тем Рыж быстрее забудет свою старую кличку и поймёт, наконец, что хватит, и правда, ему умирать. Жить куда веселее.
Во второй половине лета это уже не работало. Когда он, наверняка, переболел, заболела я. Скучала безумно, писала письма. По три в день. Посылала по одному, в неделю. Ибо нефиг. Не признавать же ошибку, в самом деле. Много читала. Только чтоб не видеть этот страшный лихорадочный блеск в глазах старших. В этот год, благо, их вообще отдельно от нас поселили, мы даже ели и купались порознь. Только пару раз пересекались, но и этого хватило. Не записывала я такое. Я это даже с Рыжим обсуждать не буду. Пока сама не пойму, что это за монстр, и как его победить.
Еле дождалась возвращения. Затискала их обоих, и Принцессу, и Рыжего. Стоило всё это предпринимать, если так легко сам сметаешь все свои песочные бастионы! Стали зачитываться вместе, обсуждать, спорить. Лучшая осень в моей жизни.
А потом случился Волк. Кузнечик. И Слепой.
Слепого я давно заметила. Он тоже был очень тих и внимателен к старшим. Но у них и своих забот было невпроворот. От таких забот я и сама непрочь по Могильникам шастать, Красный крест учинять. Мальчишки мне всё же ближе. А когда грянул их красочный бунт!.. О, тут у меня у самой выросли крылья. Говорят, даже старшие приходили любоваться. Это нужно было. И мне, и Рыжему, и осиротевшей Принцессе. Они должны были это знать про себя. Не только в книжках чудеса случаются!
Правда, то, что начало твориться со мной от всего этого, гордости за себя не прибавляет. Хищнический инстинкт Волка, наложившийся на мое восхищение, разбудил и мой голод. Я использовала его во благо, заставляла играть по своим правилам, кормила его сеном и благими намерениями. Но он был сильнее меня. И играл со мной, как кошка с мышкой. Поддавался, мурлыкал, отблескивал шкурой ягненка. Я думала тогда, что это любовь моя множится и растёт. Что я спасаю тем самым от себя и Рыжего, и Принцессу. Что эти опасные трюки – не состязание с Волком, а веселые старты, зарница во имя радости ближних, лучших, тех, кто сумел подняться, тех, кто как раз перед Выпуском старших успел показать, как надо. Я ошибалась. Распылить свою потребность в зависимости от себя не получилось. Энергия не иссякала, жажда власти над душами только росла. Одичалое в зрачках старших Одиночество проклятьем Горгоны попало в меня, звериной жадностью растерзав мне сердце.
К марту всё успокоилось. Я поселила себя в комнату девочек, тогда еще шестиместную, и сдалась, поняв, что одиночество – самое честное моё состояние. Можно сколько угодно бегать от него, сжигая мосты и города с населявшими их людьми, сколько угодно прощаться, писать письма и дарить им подарки, суть от этого не изменится. Единственное, что я могу сделать для них полезного – не встречаться. Кому повезло – никогда, кому не очень – больше.
Только под утро становится особенно тяжко. Хорошо, когда удается заснуть до рассвета. В этот раз хорошо не было. Девчонки шептались и мастурбировали, я терпела, сколько могла. Не хотелось показывать, как мне от этого мерзко. Когда всё затихло, я ушла бродить по этажу. Знала, что все спят. Только одна полоска света под дверью в старшем крыле снова и снова манила меня к себе, как москита на кровавый пир. Я неслышно подобралась к ней так близко, как никогда прежде, и села напротив, сквозь внезапно накатившую дрёму умиротворяясь ее постоянством. Заговорить с Ведьмой первой я никогда бы не осмелилась. Мой план очнуться от первого шороха и так же неслышно ушуршать в общую спальню мне нравился, и я со спокойной совестью уткнулась лбом в пол, зная, что холод не даст мне уснуть.

Подпись автора

никуда, люся, никуда